— Так точно, Ваше Благородие. Ваше право. Мы на эти дела всегда согласные…
Кончил я в тот момент, когда Пелагея выкинула. Как будто осьминоги из нее выпали. И по земляному полу расползлись.
Даже записывать страшно. А вдруг прочитает кто?
Прочитает? Кому ты нужен? Раз в жизни самому себе правду сказал и испугался.
Осьминоги. Откуда они ко мне в сон приплыли? Видел этих тварей в аквариуме в Москве. До сих пор противно.
Интересно, есть в погребе дно? Там я уже, или только на подлете?
Поговорил я с Прокопием. Был он на самом деле не тощий. В теле мужик, рыхлый. И не лысый еще. Себе на уме. Но глуповатый. И совершенно спившийся. Снохач? Нет, этот и свою жену последний раз двадцать лет назад раздетую видел.
И Приходько ничего не добился.
— Молчит твой Липкин. Здоровый черт. Заладил… Как заведенный. Интересно было бы узнать, кто его завел.
— Слушай, Никитич, — говорю. — Ты мне разрешишь дело без признания в суд передать?
— Нежелательно. Ты не мудри! Я уже давно в уголовке, всякого навидался. Бывает и не поймешь ни черта, а вот он — труп. Кого-то наказывать надо. Потому что, если не накажешь, все село решит — ослабли они. А мы не ослабли! Советское правосудие крепко как никогда… Нам по-хорошему все равно, кто сидеть будет. Сын ли, отец или дух святой. Взять с них нечего. А порядок и уважение к власти мы защитим…
— Ладно, Никитич, не кипятись, как-нибудь справлюсь.
— Ты с этим делом не тяни, на тебе еще пять дел висят… Поживей! А бутылка — все равно за тобой. Парень крепкий, рука болит. Такому бабу задушить, как мне два пальца.
Был в Столетово. Говорил с братом Афанасия, Мишкой.
— Михаил Прокопиевич, Вы мне скажите, что, Федотья и Афанасий хорошо жили, не ссорились?
— Чаво? Ничего жили. Как все.
— Может к Федотье ходил кто?
— Чаво? К Федотье? Так кто же к ней пойдет. У нее же муж есть… Ноги бы переломал.
— Что же Вы думаете, она сама повесилась? Или кто помог?
— Чаво? Думаю? Я ничего не думаю, пусть лошадь…
— А что в деревне говорят про Федотью?
— Говорят, была ведьма, ее черти и повесили.
Только этого мне не хватало. Ведьмы и панночки.
— А за что? Дайте зацепочку.
— Чаво? За что? Не знаю… Спросите у бабки — Калдырихи.
— Это что за бабка?
— Так на хуторе, живет… Колдует… Вон там, за лесом. К ней даже с московскими номерами приезжали.
— Далеко идти?
— Так у вас же газик есть — по лесной дороге два километра. Хоть и развезло, а проедете.
Поехал я к Калдырихе.
Лес вокруг дороги нетронутый, дремучий. Вот-вот покажется избушка на курьих ножках. Но ничего такого не показывалось. Заметил только повешенного черного кота. Метрах в десяти от дороги. Молодежь наверно шалила. Даже останавливаться не стал.
Дорога была вся в рытвинах и лужах. Три раза мой козлик буксовал. Пришлось выходить и еловые ветки подкладывать. Весь грязью замарался. Один раз испугался, что в луже вместе с машиной утону. Такая глубина. Ох уж эти весны! На душе неразбериха, а в природе грязь. Выехал из леса. Вышел из машины. Осмотрелся. На лугу первая травка выбилась. Озерцо как синее блюдце. Солнце печет. На опушке березового леска стоит изба. Подошел к калитке. Заглянул на участок. Яблони растут, огородик, цветничок правда еще голый. Курицы ходят. Изба старая, но ладная. Хорошо строили раньше.
— Есть тут кто?
Из избы вышла женщина. Седая. Лет семидесяти. На плечах оренбургский платок. В волосах лента. Спокойная.
— Заходи, Сашенька, я давно тебя поджидаю…
— Это вы — Калдыриха?
— Калдырина Ангелина Дмитриевна. Ты можешь меня Ангелиной звать. Хотя я тебя и на двадцать лет старше.
— А откуда вы мое имя знаете?
— Уж три дня на селе говорят про следователя. И ко мне на хутор доносится.
— Что же говорят?
— Говорят, седина в висках, а ума нет!
Разозлился. Так всегда. Поступаешь с ними по-человечески. Разобраться хочешь — тебя за дурака почитают. Начнешь лютовать — уважают.
— Как так? За что меня глупым считают?
— Ты, милок с нечистой силой подружился, а от людей совсем отошел.
— С какой нечистой силой, что ты, бабка, чушь порешь?
— Осердился, а я тебе помочь хотела… Чтобы ты чертей не наплодил. Их и так по свету несметные тысячи бродят. Они к людям прямо в душу лезут. В белую горницу, для Свя-тозара приготовленную. И там гадят. И Святозар не приходит. А человек сам себя изъязвляет, болезный, не понимает где сон, а где явь…
Ах, ведьма!
— О Святозаре потом, Вы мне лучше о Федотье расскажите. Слышал я, что Вы с ней знакомы были. На шабаш, что ли вместе летали?