Смотрит на землю и видит святой Матфей:
ходит в Британии некий слепой афей,
Бога хулит он и птиц убивает влёт,
а на вакации Пушкину письма шлёт.
Светлой листвою шумит царскосельский парк.
Нас ли, неверных, святой вопрошает Марк:
— Что ж вы ушли в плотяные свои сердца
и не хотите на родину, в дом Отца?
Ангел летел по небу, потом исчез.
Мы же, бескрылые, ловим в последний раз
взгляд Иоанна на русский осенний лес.
Евангелист и апостол не видит нас.
Ибо душа для молитвы не ищет слов,
только считает раны, клянёт судьбу.
Что ж мы — не в силах небесных принять послов?
Родины тело в свинцовом лежит гробу.
А над могилою высится крест простой,
сад неприкаянный мёрзлой шумит листвой,
как же забыли мы славу свою и честь —
Русь, Вифлеем, Голгофу, Благую Весть?..
* * *
Свет неяркий. Короткое утро.
Чуть присыпала снежная пудра
ветки клёнов и плоскости крыш.
Улетели кукушка и стриж.
А недавно судачили бойко
чиж-подросток и девочка-сойка,
и деревья стояли вдали
в дождевой светозарной пыли.
Всюду жалобы, стоны и хрипы,
лес прекрасный почти облетел,
умирают осины и липы,
как толпа неприкаянных тел.
Льётся листьев сухая лавина.
Есть ли в этом людская вина?
И горит на ветру не рябина —
неопально горит купина́.
* * *
Когда устанет сердце спать,
а медный маятник — качаться,
мне нужно сно́пом света стать,
чтоб от звезды не отличаться.
И сколько можно здесь гостить,
есть хлеб и пить святую воду?
Пора смиренно отпустить
синицу сердца на свободу…