-- Чтобы наслаждаться ароматом, обязательно нужно быть тем, кем ты сейчас меня назвал?
-- Я не назвал. Всего лишь уточнил, -- смутился я и тут же замолк. Между нами возникла преграда, выточенная из чистого молчания, и отчего-то разрушать ее было жаль: я равнял ее с настоящим произведением искусства -- настолько тонкой, хрупкой и неземной она была. Это не было неловким молчанием или моментом, когда едва знакомым людям не о чем говорить. Нечто иное. Свободное и неповторимое. Я успокоился, ведь нашел Арлену оправдание, как когда-то нашел оправдание даже Жану-Батисту. Мое дыхание пришло в норму, и ощущение полиэтиленового пакета пропало. Дарси же был спокоен, как с самого начала нашей встречи. Глазами он скользил по саду, который можно было хорошо разглядеть с нашей общей высоты. Ночью вдоль аллей зачем-то зажигали крохотные фонарики, толком ничего не освещавшие, но создававшие приятную атмосферу, какой приходилось любоваться лишь издалека. Я бы хотел хоть раз побывать там в такую же звенящую полночь, но не был достаточно смел.
-- Ты придешь на завтрашнее мероприятие? -- внезапно задал вопрос Арлен, глазами обратившись ко мне. В темноте они теряли свой зеленоватый цвет и становились практически черными.
-- Что там делать? -- нахмурился я.
-- Ты должен увидеть то, что ты хотел, -- как счастлива твоя подружка. И она должна увидеть, что ты счастлив за нее. Ты склонен к жалости, поэтому и опекаешь.
-- Если бы я был склонен к жалости, -- в тот момент мой голос прозвучал достаточно резко, -- я бы тогда не разбил тебе нос.
-- Это говорит лишь о твоей эмоциональности, но никак не о безжалостности, -- усмехнулся юноша, и я вскипел еще больше от того, как он себя преподносил: будто нет в "Хартвуде", а то и во всей стране, человека умнее. И иногда мне казалось, что я начинаю верить в это.
-- И что? -- вновь фыркнул я, заведя ладони за спину.
-- Это слабость, -- протянул парень. -- А слабость - это проигрыш.
В тот момент я хотел что-то возразить ему, но он развернулся и хлопнул балконной дверью, оставив меня в одиночестве. А фонарики в саду всё горели, напоминая, что в этом мире еще много всего прекрасного. И даже захотелось спать.
***
В воскресение всегда можно было оставаться в постели дольше. Но только не сегодня: звонкий детский смех и громкие крики со школьного двора заставили меня проснуться не по своей воле. Но я все равно был впечатлен -- почти целый месяц мне не удавалось спать до одиннадцати утра. Моего соседа не было в комнате: на удивление, его постель была слишком аккуратно убрана, книжки расставлены едва ли не по алфавиту, а на полу не валялось ни единой его вещи. Все это казалось очень непохожим на Гаррета, как и то, что я не услышал его тяжелую поступь, будучи спящим. День, казалось, готов преподнести что-то еще: юноша явно нервничал все утро и, видимо, не знал, чем себя занять. Я страдальчески простонал, поднявшись и захлопнув приоткрытое окно, чтобы визг младшеклассников не портил день с самого утра. Мне и так казалось, что пресловутый осенний бал по умолчанию делает день хуже всех остальных. Передо мной все еще стоял выбор -- пойти или остаться в стороне. Но вчерашние слова Арлена о том, что Лили будет счастлива видеть меня, врезались в память, и я практически изменил свое решение. Мне хотелось увидеть по-настоящему счастливую Блейн.
После утреннего душа в голову пришла идея найти наряд, соответствующий событию, но сколько я ни перебирал свои немногочисленные рубашки, остановиться на чем-то одном не мог: я беспокоился, что не буду соответствовать остальным, хотя всегда всячески пытался убеждать себя, что неподвластен толпе. В конце концов, на редкость утомленный, я взглянул на себя в зеркало и безразлично махнул рукой. Темные брюки, рубашка глубокого синего цвета с кожаными вставками на плечах и черные оксфорды казались мне вполне подходящими вещами. Я никогда не любил наряжаться или слепо следовать зачастую безумной моде нашего миллениума, но чувство вкуса во мне воспитывала мать. Она часто помогала мне с выбором, объясняя главное правило -- важно, чтобы вещь хорошо сидела. Я руководствовался ее мнением и всегда нравился себе в обновках.
После я немного покривлялся перед зеркалом, а затем разделся и повесил все на спинку стула. Младшеклассников во дворе собралось еще больше; мне повезло, я не слышал их восторгов, зато через гладь оконного стекла мог наблюдать за играми, связанными с осенним фестивалем. Дети часто становятся героями книг. Может быть, из-за этой непринужденности, которой не хватает взрослым?
Час за часом длилось мое мучение скукой, и даже не хотелось идти на обед. Я хватался за книги, надеясь спастись меж страниц, но даже единственные друзья сегодня не принимали меня -- я не мог сосредоточиться, не мог погрузиться в чтение, как делал это обычно. Пару раз я высовывался из комнаты, но, завидев коменданта, бросался обратно, чтобы тот не поймал меня за бездельем: я слышал, как этажом ниже суетились ученики, совершая последние приготовления к балу. Я даже пробовал вздремнуть, и в этом мне помог дождь, разогнавший веселившихся во дворе. Мне казалось, я нервничал. Не так, как нервничают перед экзаменом или встречей с дорогим человеком. Это чувство было тяжелое, словно камень на шее, гнетущее, темное и разъедающее. Все это время меня преследовало ощущение какой-то беды. И чем ближе был бал, тем сильнее болело внутри. Я не впервые заметил это за последние несколько дней.
Ровно в шесть я поднялся с кровати и без суеты облачился в выбранный наряд, а затем пригладил растрепавшиеся волосы и сделал попытку надеть жизнерадостную маску. Тщетно. Сквозь фальшивый излом губ все равно проступал меланхоличный Нил Джонатан Уэбб. Дверь скрипнула, зашел Гаррет, который, как оказалось, пропадал на тренировке -- я научился определять это по запаху его тела, даже не оборачиваясь. Наспех он разделся, и порядок, продержавшийся в комнате рекордные несколько часов, растворился, словно и не был.
-- Вообще забыл, Нил, -- лаконично и с придыханием объявил Манн. -- Но если ты подождешь меня, то пойдем вместе.
-- На этот бал? Без проблем, -- пожал плечами я и уселся на край стула, ногой незаметно пнув брошенные вещи соседа под его кровать. Юноша тут же накинул на плечи растянутую футболку и в таком виде направился в душевую, прямо по людному коридору. Мне оставалось лишь вздохнуть и вновь ждать.
Все праздники "Хартвуда" проходили в специально отведенных для этого помещениях. Одно служило для концертов, а другое для подобных мероприятий. Сразу же мне вспоминалась школа в Рочестере с ее маленьким спортивным залом, где проходило все, начиная от ежегодных танцев и заканчивая торжественными выпускными. Здесь же было иначе -- моя нынешняя школа вдоволь могла нахвастаться всем, что могло с толком занимать учеников в свободное время, будь то бальные залы, спортивные площадки, библиотека и даже сад, в который я был безнадежно влюблен. Уже через полчаса я со своим старшим товарищем, облаченным в обыкновенный официальный костюм, смотревшийся на нем, мягко сказать, странно, спускался по лестнице. Мимо нас то и дело проходили нарядные довольные девушки и хохочущие юноши. Гаррет здоровался с некоторыми из них, а при виде местных красавиц забавно подмигивал мне. Но отчего-то мне было совсем не до них.
Низ живота уколол легкий спазм, едва я заметил компанию своих одноклассников, толпящихся возле распахнутых дверей зала. В их числе были мои обидчики и та девушка, о которой сосед говорил совсем недавно. Они довольно непринужденно окинули меня взглядами и продолжили беседу, что показалось мне по-настоящему странным. Я уже приготовился принять едкую насмешку или получить в лоб какой-нибудь канцелярской мелочью. Манн же, стоило мне обернуться, куда-то исчез, будто его со мною и не было. Не то чтобы это обидело меня в тот момент, просто теперь я ощущал себя потерянным и одиноким среди незнакомых и враждебно по отношению ко мне настроенных людей. Но сразу же я переключился на красоту, царившую в зале. Нужно было отдать должное тому, кто заботился об оформлении помещения к празднику: повсюду были развешены гирлянды из пожелтелых листьев, а стены украшали бумажные бабочки, сделанные детьми. Это создавало атмосферу настоящего осеннего праздника, будто здесь поселился сам октябрь. Я не мог похвастаться, что любил это умирающее время года, но в первых двух месяцах все-таки умел находить светлое очарование.