За мною тут же зашел сосед, споткнувшись о небольшой порог. Гаррет рассмеялся и обратился ко мне:
-- Вы так классно танцевали.
Почему-то меня не удивило то, что он отметил это, едва увидел меня. Я сразу поспешил оправдаться. Было неловко, ведь кто-то мог уловить в этом танце совсем не то, что было на самом деле.
-- Меня хотели разыграть. Но Арлен выручил.
-- Да, Дарси довольно непредсказуем. Играет на публику. Такой он. Но ведь ты говорил, что вы недолюбливаете друг друга?
-- Так и есть.
-- Тогда это странно. Если бы так было, то он не выручил бы тебя, -- уже без улыбки произнес старшеклассник. Когда Манн уставал, он казался серьезнее. -- Пару лет назад, помню, один парень чем-то шантажировал Дарси. Правда, так никто и не узнал чем. Может, это был просто слух. Но суть в том, что, едва Арлен узнал об этом, парень перевелся.
-- Я ничего не знаю, -- покачав головой, ответил я. -- И знать не хочется. По крайней мере, сегодня. Я буду спать...
Собеседник кивнул, погасил свет и включил для себя настольную лампу. Мне нравилось, что Гаррет умел меня понять.
Примечания:
╧ Люцифер в "Божественной комедии" Данте несет свое наказание, вмерзнув в лед.
² O Fortuna -- первая композиция пролога сценической кантаты немецкого композитора Карла Орфа.
Глава 10
Осень вечно роняет слезы. За это я не люблю ее: она рыжая, печальная, продрогшая и измученная. Не то что расцветающая молодая весна. Мокрые ржавые листья клеятся к стеклу, будто просятся внутрь. А я прикладываю ладони к его мутной от дождя глади и разглядываю почерневшие узоры, венами пронизывающие некогда кленовый наряд. И что-то под ребрами жрет меня, тянет, мучает. Но только тело тут не причем: это не травма, это не болезнь, это -- тоска. Я знал, каково это -- испытывать одиночество. Но сегодня оно не было приятным. Не было приятным и вчера, позавчера, и даже неделю назад. В "Хартвуде" все некогда теплые мне чувства становились горькими и тяжелыми. Но я знал, что делаю это не ради кого-то, а ради своей семьи. Не будь меня рядом, все наладится. Ведь то, из-за чего мои родители изводили друг друга, -- единственный сын. Чем дальше я, тем холоднее мне, но теплее им. По крайней мере, мне хотелось так думать.
-- Нил Уэбб, -- прервал мои размышления учитель, и я тут же оторвался от себя самого, недоуменным взглядом окинув мистера Бронкса. -- Так сколько новелл в "Декамероне"?
-- Сто, -- ответил я, заставив присутствующих заскучать. Видимо, те ожидали, что я ошибусь, и уже приготовились смеяться. Все равно было только Леоне, с пренебрежением разглядывающей иллюстрации книги. Хотя почему это не удивило меня?..
Когда я впервые увидел свою ослепительную одноклассницу на уроке литературы, который посещали всего пять человек, страшно удивился: образ красивой девушки с книгой давно был вытеснен образом той же красивой девушки, но только с бестолковым журналом или мобильным телефоном в руках. Но не то чтобы я мыслил стереотипами. Просто Паттерсон -- такова была фамилия Леоны и ее брата -- казалась мне настолько красивой, что я и не мог представить для нее занятие, никак не связанное с внешностью. Признаться, мое первое впечатление оказалось обманчивым, как и о многих вокруг. Ей нравилась литература, нравились книги, нравились пронизанные чувством строки, но расспросить девушку обо всем мне не хватало смелости. К тому же я не был уверен, что она вообще захочет со мной говорить. Я часто ловил на себе взгляды темно-синих глаз и каждый раз видел в них глубокое презрение и бездонную усталость.
Слушать мистера Бронкса я не мог. Не сказать, что он был плохим учителем. Порою он даже удивлял меня тем, что столько знает о средневековой литературе. Но сегодня явно не такой день. Голос мужчины был далеким, а все вокруг -- эфемерным. Сейчас я жил внутри себя. В своей жизни я никогда ничего не писал, хоть и всегда мечтал создавать книги. Казалось, что все мои знания и чувства -- крупицы в нашей вселенной, которые вряд ли подарят людям новую историю. Но сейчас все было иначе. Из-под моих пальцев родились настоящие строки, поселившись на первой странице некогда пустого блокнота. Всего два четверостишия, но мне казалось, что я сделал гигантский шаг навстречу своей мечте. Это было мое первое стихотворение. Я бережно расправил лист и, гордый собой, наконец-то обратил внимание на учителя. Но было поздно. По коридорам пронесся звонок с урока.
-- Читаем Данте, друзья. Все помнят? -- произнес Бронкс, и Леона с очарованием Беатриче╧ кивнула старику в ответ. Я даже не удосужился ничего записать -- сразу же понесся к выходу, прижимая к груди блокнот. Мне не верилось, что я сумел что-то сотворить, поэтому спешил к себе, вновь прочесть и осознать, что это так.
-- Эй, отшельник, твой карандаш, -- раздался голос сзади, но я не обратил внимания, увлеченный лишь одним. По-моему, это был момент, который полностью определил мою судьбу.
Я спустился по лестнице и сразу направился к выходу, хотя обещал себе свернуть в сторону библиотеки и позаимствовать "Божественную комедию". Однако было не до этого. Блокнот был теплым -- в нем поселились живые строки. Я не знал, о ком писал, просто чувства внезапно вылились разом, и этот ливень из эмоций накрыл меня прямо на занятии. Непередаваемое ощущение: жар в сердце, бегающие мысли, сбивчивое дыхание. И карандаш, скользящий по белому листу, ломающийся грифель оттого, что спешишь, боясь забыть свою мысль. До сегодняшнего дня я не знал ничего подобного. Должно быть, это то, что зовут вдохновением.
Я вышел из учебного здания и направился в сторону общежития, потупив взгляд; вокруг меня было много народу, следовавшего туда же. Я заметил, что был единственным, кто не накинул куртку. На улице заканчивался октябрь и погода уже не походила на летнюю, как это было в первый месяц учебы. И сколько же я успел здесь вытерпеть? Хватит ли у меня сил дойти до конца? Ну вот, уже рядом родное общежитие, заменившее дом. Стоит мне запутаться в мыслях -- и время ускоряется в несколько сотен раз. Знакомые лестницы, мой этаж. Я стремительно приближался к своей комнате, но внезапно почувствовал, как кто-то потянул меня за шиворот. От неожиданности я выронил блокнот и резко обернулся, взглядом встретившись со своим главным обидчиком. Колин как всегда ухмыльнулся и жутковато подмигнул. Внезапно он заметил мою вещь и нагнулся, чтобы поднять ее.
-- Не смей трогать! -- престранно завопил я, но Денни, толкнув, отбросил меня к стене. Тут же вокруг начали собираться соседи-зеваки.
-- Почему? -- издевательски протянул юноша, листая пустые страницы. -- Хранишь здесь что-то секретное? Письма к возлюбленной Блейн?
-- Заткнись, -- вновь с пеной у рта прокричал я и дернулся в попытке отобрать свою вещь. Но вновь ощутил удар в плечо и застыл, будто пригвожденный к стене. Тем временем Колин отыскал нужную страницу и рассмеялся, едва глаза коснулись строк:
-- Нет, вы только послушайте. Уэбб у нас поэт!
-- Читай! -- взвизгнул от восторга один из близнецов, и белокурый юноша начал читать с абсурдной наигранностью:
"Мне взгляды твои -- штыки.
И руки твои -- огонь.
А кожа твоя во мне
Рождает болезнь, лишь тронь".
-- Прекратите! -- попытался остановить мальчишек я, но Этан взял инициативу в свои руки, выхватив блокнот из рук друга:
"Вкус ночи бессонной познав,
В себя я вонзаю клыки.