-- И что? -- перебила его Розалин со всей строгостью.
-- Тише, -- вступила в их разговор Нора. -- Нил, принесешь бокалы для вина?..
Все это время я молчал, но наконец-то мать спасла меня, избавив от неловкого присутствия. Я схватил тяжелые книги и поднялся к себе в комнату, чтобы отнести их. Тетя Роуз почему-то считала, что я пошел в ее покойного мужа, хотя с ним мы не были кровными родственниками: всю жизнь он мечтал написать книгу, но четверть века проработал на энергетической станции. Он умер за год до моего тринадцатилетия, и с тех пор тетя носила причудливые траурные платья, оплакивая своего Джоуша. Нет, дядя действительно казался прекрасным человеком. По крайней мере, я помнил его таким. Он был единственным, кто поддерживал моего отца в трудную минуту. Сейчас Эд -- успешный адвокат, но это лишь последние два года. До этого он занимался безнадежными делами местных воришек, а когда тех справедливо судили, не получал обещанного оклада. Но в какой-то момент ему выпало ответственное дело -- отстаивать интересы предпринимателя-убийцы, который, кстати, таковым не являлся. Мне нравилось, когда отец рассказывал эту историю: мистер Райх был осужден за двойное убийство -- собственной жены и ее любовника. Мотив был прост и понятен, алиби подтвердить никто не мог. Обвиняемый и сам плохо помнил, что случилось, потому что в ту ночь перебрал в баре. Как оказалось позже, убийцей была их двадцатилетняя дочь, имевшая связь с тем же мужчиной, что и мать. Обыкновенная ревность и человеческая глупость. Но отец был горд собой. Они выиграли дело, после чего работа пошла в гору. За помощью обращались друзья Райха, затем -- друзья друзей. Мы разбогатели, и тетя Роуз перестала приезжать. Теперь мы не нуждались в ее финансовой помощи. Сестра Эда владела аптекой в Вест-Энде² и часто вносила в наш семейный бюджет большие суммы. Но сейчас все иначе. Надо бы как-нибудь позвонить ей...
Капнуло. Затем вновь. Я почувствовал дождь, мелкий, мерзкий, стоило лишь поднять голову к небу. Во время семестровых каникул школа немного пустела, и я казался себе еще более одиноким. Ведь был одним из тех, кто в это время оставался здесь. Мне было некуда ехать -- моя семья, мой стержень, треснула, рассыпалась. Мать в Рочестере, отец в Нортгемптоне, я в пригороде Хартпула. Но я все еще надеялся, что способен изменить случившееся. Однако как жаль, что шестнадцатилетние мальчишки так мало понимают в этой жизни. Я укутался поплотнее и обратил взгляд в сторону огоньков у ворот: ребята возвращались из города. Иногда старшеклассников отпускали за пределы школы, чтобы те не чувствовали себя словно узники. Конечно, время, когда те обычно являлись обратно, было четко установлено, но даже в дневное время суток кто-то всегда успевал сотворить глупость. Внезапно я тоже подумал, что хотелось бы посетить какой-нибудь книжный магазин в поисках современной прозы. Я так давно не читал ничего подобного, что уже и забыл, как пишут люди в наше время.
Тут же я вспомнил, что не всегда любил книги. Но нашелся человек, который помог понять мне это и найти самого себя. А точнее, наоборот -- пропал. В Рочестере я провел не всю жизнь: когда мне было восемь, одно время мы жили недалеко от Гастингса. Это были всего каких-то два года, отрезок обстоятельств, но именно они позволили мне узнать, кто я и для чего создан. Девочку, с которой я подружился, звали Джанет. Ее мать была француженкой, поэтому в речи дочери зачастую проскальзывали непонятные мне словечки. Но это забавляло меня, казалось изысканным и очень нравилось, как и она сама -- миниатюрный, смешливый, очень жизнерадостный ребенок. Ей было уже десять, но мы неплохо ладили, и нам никогда не было скучно вдвоем. Нашей любимой забавой стал шалаш под деревом -- вместе мы строили его практически целое лето, таская из дома и со свалок картон, доски и всякий ненужный хлам. Так однажды мы наткнулись на целых две коробки, доверху набитые разными пыльными книгами. "Пусть в нашем домике будут и они, -- с важностью тогда заявила Джанет. -- Не можем же мы бросить их тут. Мама говорит, что книги как живые. Все помнят, все знают. Возьмем, капитан!" Такое уж прозвище дала мне подруга -- безумно нравилось и вдохновляло на подвиги ради нее.
Мне казалось, что мы вырастем, поженимся и построим уже настоящий дом. Но кто же скажет ребенку о том, что у жизни не матовая поверхность? Однажды в конце лета я заболел: меня лихорадило несколько дней, и около недели я не видел Джанет и не слышал о ней никаких вестей. Стоило лишь прийти в себя, как я обратился к Норе с просьбой позвать подругу. Но мать отчего-то не торопилась этого делать и, как мне казалось, выглядела весьма взволнованной. Позже она сказала мне, что Джанет уехала навсегда, и запретила мне подходить к ее дому. Конечно, я не послушался -- каждый день подолгу стоял возле забора, вглядываясь в занавешенные окна. Свет горел, но Джанет не было. Больше я никогда не видел ее. А в нашем шалаше я остался один, при этом чувствуя себя бесконечно одиноким: больше не с кем было поиграть в салочки, порисовать мелом или порешать головоломки. Первый раз в жизни я вкусил горького, словно терн, одиночества, но книги спасли меня. Постепенно я разбирал те самые коробки, и, на удивление, в них было много детских историй. Дома мне редко читали, в основном я сам листал журналы или учебники с младшей школы. Но здесь, в уютном шалаше, я мог сидеть часами, гуляя по стране Оз, смеясь над Милновским Винни-Пухом или проникаясь уважением к храброму Айвенго. Я прочел все книги, которые были в коробках, но мне хотелось еще и еще. Несколькими годами позже мать рассказала мне о том, что случилось с Джанет: в сильный ливень она возвращалась домой мимо брошенного котлована, и ветер унес ее соломенную шляпку прямо в яму. Девочка перелезла через ограду и попыталась достать свою вещь, но поскользнулась на размытой глине и покатилась на дно. Возможно, я бы и увидел ее тогда через неделю, если бы не бетонные блоки на дне. Джанет умерла, и, пока я болел, ее родители успели похоронить дочь и поседеть от горя.
Чудилось, что я будто засыпаю под дождем, закрою глаза -- рухну в лужу, растворюсь в себе, в мыслях, в переживаниях. Но щелчок зажигалки не дал мне этого сделать: я обернулся и рядом с собою увидел юношу, подкурившего сигарету. Удивленно я окинул его взглядом с ног до головы, но в темноте было сложно понять, знаю ли я его или нет.
-- Не знаю, как ты тут сидишь, -- голос был знакомый. -- Жутко неудобно.
-- Как-то, -- престранно произнес я, прижимая пальцы к вискам. От вечерней влажности запах сигарет становился очень резким. По голосу я узнал собеседника, но не мог понять, как он тут оказался и с какой целью.
-- Сигарету, может? -- продолжил парень, протянув мне пачку. Из вежливости я вытянул одну штуку и покрутил ее меж пальцев, как это обычно делал Арлен. Тем временем школьник услужливо чиркнул зажигалкой, и я подкурил, закашляв с непривычки.
-- Спасибо, -- попытался ответить я, но глотнул дым и вновь разразился кашлем. Сидящий рядом мягко рассмеялся, скинув капюшон белоснежной спортивной ветровки.
-- Меня зовут Вацлав. Кажется, ты тот самый парень, которого этот унылый мизантроп толкнул на лестнице. Еще, по-моему, он был с тобой на танцульках, -- старшеклассник захихикал. -- Было забавно тогда. Все глазели.
-- Да уж, -- поежился я, не зная, что и ответить. С неохотой я затянулся и выпустил клуб дыма, словно огнедышащий дракон. -- А где Арлен?
-- Да черт его знает, -- сплюнул юноша, пожав плечами. -- Может, с девушкой какой. Не видел его сегодня. Вы друзья?
-- Не совсем, -- ответил я, подняв взгляд к лицу собеседника. Вацлав был довольно смазливым и забавно вел себя -- слишком непосредственно, чтобы нравиться девушкам. Обычно те предпочитают мрачную загадочную красоту, и это было единственной проблемой парня, а вовсе не польские корни. -- Несколько раз он выручал меня. Передай ему мое спасибо, если увидишь.
-- Выручал? -- удивленно произнес старшеклассник, будто не веря мне. -- Нет, ты издеваешься? Чтобы он кого-то когда-нибудь выручил?