И я подумал: «Куда девался дремучий лес? Откуда этот дворец, вершинами касающийся небесного свода, превосходящий высотою знамя, развевающееся на верхней террасе дворца воинственного бога Кумары? Куда девалось ложе мое, устроенное на земле в лесу из свежих древесных побегов, и откуда взялась эта постель из тонкой материи нежнее лебяжьего пуха, белая и блестящая, как будто она вся состоит из лунного света? Откуда взялись эти безмятежно спящие молодые девушки, похожие на небесных нимф, неподвижно лежащие как бы в сетках, сплетенных из прохладных лучей лунного света? И кто эта красавица, которая, как богиня с тонкими лотосоподобными руками, лежит на постели, покрытой сверху кисеей такой белизны, словно свет полной луны осенней порой? Она не богиня, так как она спит. При лунном свете она смыкает очи, подобно тому как лотос свертывает свои лепестки при легчайшем прикосновении к нему света луны. На поверхности ее щеки виднеются полоски от пробивающегося наружу пота, она напоминает поверхность пожелтевшего от спелости матового яблока, которое, отделившись от стебелька своего, упало на землю и до того было сочно, что после падения покрылось каплями выступившего наружу сока. В высокой груди ее был такой сильный жар от огня свежей ее молодости, что краска, покрывавшая грудь, потеряла свой цвет и как бы сгорела. На ее одежде, верхней и нижней, виднелись кое-где пятна, показывавшие, что эта одежда была в употреблении. Итак, это не богиня, а человек! И, о счастье! Молодость ее, очевидно, еще не изведана мужчиной, так как все тело ее хотя и нежно, но не дрябло. Хотя кожа на ее теле весьма сильно лоснится, однако она как бы пронизана белизной, как бы просвечивает. На лице ее нет резкой красноты, так как оно не испытало еще страстных поцелуев. Как драгоценный коралл, краснеют ее губы, и щеки ее упруги, как красноватый внизу лепесток не вполне еще раскрывшегося цветка чампака. Она спит сладко и безмятежно, не боясь попасть под стрелы бога любви. На теле ее красуются груди, которые не расползлись еще вследствие безжалостных любовных объятий. Сердце мое льнет к ней, между тем инстинкт мой никогда меня не обманывал, сердце никогда не влекло меня туда, где могли бы быть нарушены соответствующие мне правила жизни. Если я дам волю своему чувству и обниму ее, то ясно, что она закричит, как ужаленная, и проснется. Но не обнять ее и лежать тут долее я не могу. Пусть что будет, то будет! На этом я испытаю свое счастье!»
Тут я дотронулся до нее настолько легко, что почти не коснулся ее вовсе. Жуть любви пронизала меня, и я продолжал лежать неподвижно, притворившись спящим. Она же слегка шевельнулась, почувствовав на левом боку (где я до нее дотронулся) сладостную дрожь. Медленно и лениво стала она чуть-чуть потягиваться. Кончики ее ресниц зашевелились, она приоткрыла глаза, зрачки смотрели томно и лениво, а веки еще слипались по краям глаз от нее вполне прошедшего сна. Любовь удивительна в своих проявлениях, и каких-никаких только не вызывает она вместе с собой разнообразных чувств. Тут виднелись разные оттенки чувства стыда, соединенные то с испугом, то с удивлением, то с восторгом, то со страстью, с шаловливым кокетством. Она хотела было вскрикнуть, чтобы разбудить служанок, и с большим трудом удержалась, чтобы этого не сделать. Едва-едва она сдерживала сердце свое, очутившееся во власти сильного порыва любви, и едва удержалась от каких-либо движений, причем все тело ее покрылось от испуга, как от усилия, каплями пота. Она высоко подняла головку и, нежно прищурив глазки, с любовью тихо-тихо рассматривала меня всего.
Вдруг, хотя сердце мое было совершенно полно страсти, я засыпаю вновь, затем чувствую боль во всем теле, как от прикосновения к чему-то твердому, и просыпаюсь. Осмотревшись, я увидел тот же самый дремучий лес, что и накануне: я оказался под тем же деревом, и подо мною было то же ложе из листьев и веток. Ночь стала проясняться. Я задумался. «Что это такое? — мелькало у меня в душе. — Сон ли или обман? Какое-нибудь божеское или дьявольское наваждение? Но будь что будет! Я, во всяком случае, не покину этого места и этой своей постели на голой земле до тех пор, пока не узнаю, что это было в действительности. Всю свою жизнь, если на то пошло, буду я приходить ночевать сюда под защиту гения-хранителя этого места!»