«Моя сестра пользуется как раз такой репутацией… не о ней ли он говорит?» — подумал последний, но не промолвил ни слова.
«Что такое он там говорит! Хороших женщин трудно найти даже в самом высшем кругу…» — подумал Гэндзи.
В мягко облегающем тело белом нижнем кимоно, с накинутой свободно поверх него одной лишь простой верхней одеждой, с распущенными завязками — фигура Гэндзи, дремавшего, прислонившись к чему-то, при свете светильника была очаровательна… так, как хотелось бы даже для женщины! Да! Для такого, как он, — даже если выбрать высшую из высших, и то, казалось, было бы недостаточно!
Остальные трое продолжали говорить о различных женщинах. Самма-но ками снова повел речь:
«Посмотришь на женщин в свете: как будто бы все они хороши: но захочешь сделать какую-нибудь из них своею, связать со своею жизнью, — оказывается, так трудно выбрать даже из очень многих. Так бывает и с мужчинами: так трудно найти такого человека, который мог бы, служа в правительстве, быть надежной опорой государства, который оказался бы вполне, по-настоящему, пригодным для этой цели. Впрочем, в деле управления государством положение таково, что, как бы человек ни был мудр и способен, он один иль с кем-нибудь вдвоем править не может: высшим помогают низшие, низшие подчиняются высшим… Каждый уступает другому его область. В тесных же пределах семьи хозяйка дома должна одна думать обо всем. И вот тут-то и обнаруживаются недостатки и скверные черты характера. Думаешь примириться с этим обстоятельством: «Ну, — не это, так то. Не в одном, так в другом», — но даже и при такой снисходительности достойных оказывается мало. Стремишься вовсе не к тому, чтобы из пустой прихоти сердца переходить от одной к другой. Нет! Хочешь найти себе одну-единственную, но такую, которой можно было бы довериться вполне. Ищешь такую, которая бы не требовала от тебя больших забот; у которой не было бы таких черт, кои нужно было бы постоянно исправлять; которая была бы тебе вполне по сердцу… ищешь и не находишь! Бывает так: ладно! Не гонишься за тем, чтобы все обязательно согласовалось с твоими желаниями… Останавливаешься на какой-нибудь женщине потому, что тяжело ее бросить, трудно порвать раз начавшуюся связь. Становишься верным и преданным мужем… И женщина, с которой живешь в таком союзе, начинает как будто представляться такою, какой быть она должна для сердца. Но… осмотришься вокруг себя… понаблюдаешь мир… сравнишь — и окажется вовсе не так! Оказывается — ничего замечательного в ней никогда и не было вовсе… Да, друзья! Вот взять хотя бы вас… Для вас нужна самая лучшая, самая высшая, — и где же найдется такая, которая была бы вам под пару?
Иль вот: встречаешь женщину прекрасную собой, молодую, цветущую… заботящуюся о себе так, чтоб и пылинка к ней не пристала. И вот: напишет письмо, — так нарочно подберет лишь самые общие выражения… тушью едва коснется бумаги. Приходишь от этого в сильнейшее раздражение, размышляешь: «Как бы это узнать обо всем, что она думает, яснее!» Но она лишь заставляет томиться напрасным ожиданием, а когда наконец заговорит с тобой — едва слышным голосом, — то и тот старается скрыть за своим дыханием! И на слова — скупа беспредельно. Таким способом женщины прекрасно умеют скрывать все свое…
А то смотришь: на вид такая нежная, робкая девушка и вдруг, поддавшись слишком чувству, совершает легкомысленный поступок… И то и другое, по-моему, является большим недостатком для женщин!
Самое главное для женщины — помогать мужу, быть ему поддержкой в жизни… Для этого она может и не быть особенно изощренной в истинно-прекрасном; может и не уметь по всякому поводу высказывать свою художественную чуткость, может и не преуспевать особенно в области изящного… Все это — так. Но… с другой стороны: представьте себе жену, занятую одними только прозаическими делами, некрасивую — вечно с заложенными за уши волосами: только и знающую что одни хозяйственные заботы. Уходит муж утром, возвращается вечером. Ему хочется поговорить с той, кто ему близок, кто может его выслушать и понять. Ему хочется рассказать о том, что делалось сегодня у него на службе и вообще на свете, что хорошего иль дурного у него произошло на глазах иль довелось ему услышать. Хочется поведать все такое, о чем не говорят с чужими. И что же? Смеялся ли он иль плакал… был ли гневен на кого-нибудь иль легло что-нибудь у него на сердце — он только подумает: «Ну, что ей об этом говорить? К чему?» — и, отвернувшись от жены, станет вспоминать один: то рассмеется, то вздохнет. А она — в недоумении: «Что с ним такое?» — и только обращает к нему свои взоры… Как это ужасно!