«Я все время пенял на тебя за то, что ты так таишься от меня, — и решил даже, что не откроюсь тебе! Но, вот видишь?.. Теперь и ты открой мне, кто — ты? А то — так неприятна эта таинственность», — проговорил он, обратившись к Югао.
«Дитя рыбака — я…» — ответила та, но все-таки — при всей сдержанности и холодности — стала несколько ласковее.
«Что ж… хорошо! Видно «из-за себя» все, как говорится в стихотворении», — молвил Гэндзи.
И так — то укоряя друг друга, то в мирной беседе — провели они день.
Пришел Корэмицу и принес им фрукты. Укон наговорила ему всего, и так как все окружающее показалось ему скучным, то к самому Гэндзи он не прошел. «Забавно смотреть, как мой господин так переходит от одной к другой!.. Впрочем, тут можно было догадаться, что женщина окажется такою. Я и сам мог бы с нею прекрасно познакомиться, — но вот уступил ему… Я — человек великодушный!» — хвастливо раздумывал Корэмицу.
Вокруг царила полнейшая тишина. Женщина задумчиво смотрела на вечернее небо, и так как мрак комнаты внушал ей страх, то она перенесла циновку к самому наружному краю веранды и здесь прилегла.
Так смотрели они друг на друга, при лучах вечерней зари, — и даже Югао, чувствовавшая все время неожиданность и странность своего положения, все же забыла о всех своих горестях и стала немного откровеннее и свободнее.
Вид ее — такой — был еще прелестнее, чем обыкновенно. Она тесно прильнула к Гэндзи и так оставалась все время, пугливо вздрагивая. И казалась она ему ребенком, и так жаль было ее ему.
Гэндзи опустил шторы и приказал подать светильник.
«Я так открылся тебе во всем, а ты все еще что-то таишь в своем сердце. Как это горько!» — упрекал он ее.
«Как меня теперь, наверное, разыскивают во дворце! Где меня только не ищут теперь! — раздумывал он, и — странности сердца! — пришло на ум ему, с чувством некоторого раскаяния, и то, как волнуются теперь на шестом проспекте, как шлют там ему укоризны. — Разумеется, это — неприятно. Но — по заслугам!»
Однако, всем сердцем своим обращенная к нему, Югао внушала ему только любовь и жалость, так что он мысленно сравнивал ее с тою: «Слишком пылка та нравом!.. Хорошо, если бы она бросила кое-какие повадки свои, что так удручают того, кто ее любит».
Прошли первые часы ночи. Гэндзи слегка задремал. Как вдруг он видит, будто у изголовья стоит фигура какой-то странной женщины и говорит ему:
«Ты не хочешь идти к той, кто тебя любит, а приводишь с собой какую-то женщину, ласкаешь ее… Это ужасно и невыносимо!» С этими словами она как будто порывалась схватить ту, что лежала с ним рядом. Гэндзи подумал, что на них кто-то напал, — и в испуге проснулся: огонь в светильнике уже погас.
«Что бы это могло быть?» — подумал он и, обнажив свой меч и положив его рядом с собою, окликнул Укон. Укон, тоже вся перепуганная, подошла.
«Пойди разбуди людей, что спят там, в галерее, и скажи, чтоб принесли светильник!» — сказал он ей.
«Как же я пойду? — воскликнула Укон. — Ведь там темно!»
«Ты — как ребенок!» — улыбнулся Гэндзи и захлопал в ладоши.
Раздалось в ответ только эхо, — и было это очень жутко. Люди, видимо, ничего не слыхали, и никто не явился на зов.
Югао вся дрожала мелкою дрожью и была сама не своя. Обливаясь холодным потом, она почти лишилась сознания.
«Госпожа от природы страшная трусиха! Что теперь делать!» — сказала Укон. Югао на самом деле была такая робкая и тихая, что даже днем только и делала, что задумчиво глядела на небо.
«Бедненькая!» — подумал Гэндзи.
«Придется пойти самому и поднять людей. Хлопать, в ладоши, — но это эхо в ответ действует так неприятно. Побудь здесь немного!» — сказал он Укон и, усадив ее подле Югао, направился к двери, ведущей в западную половину, открыл ее, — оказалось что и на галерее свет тоже погас.
Дул легкий ветер. Людей здесь было очень немного. Здесь находились: сын смотрителя дома — молодой человек, находившийся в личном услужении Гэндзи, его дворцовый отрок и обычный выездной слуга. Когда Гэндзи их окликнул, они отозвались и поднялись.
«Принесите свет! Да пусть мой выездной натягивает со звоном тетиву своего лука. Вы же все подавайте голос! Можно ли спать так беззаботно в таком уединенном месте? Корэмицу не приходил?» — спросил Гэндзи.
«Приходил, но так как приказаний от господина не было, то он и ушел, обещав на рассвете явиться», — отвечал сын смотрителя.
Говоривший это сам был из дворцового караула. Грозно звеня тетивой и с кликами «слу-у-шай!» он направился в помещение смотрителя за огнем.