- Продолжим. Какова была материальная причина этого другого, утреннего ума?
И снова я вгляделся в свой ум и увидел, что такой причиной был вечерний и ночной ум прошлой ночи, вплоть до моего пробуждения.
- А откуда взялся ум этого года?
- Из ума прошлого года, ясное дело, тот же поток выше по течению.
- А прошлого года?
- Из позапрошлого.
- А откуда взялся ум всех этих предыдущих лет?
- Ну, это уже из детства.
- А детский ум?
- Из младенческого.
- А младенческий?
- Из ума плода, созревшего в материнской утробе.
- Вот! А теперь, внимание! Сосредоточь на этом свой ум. Представь эту единственную крошечную капельку в невидимой реке истории твоего ума - сконцентрируй ум на этом первом моменте осознанности, на этой самой первой вспышке сознания - пусть совсем еще примитивного-в утробе твоей матери.
Конечно, я не мог этого вспомнить, но вполне сумел представить, ведь она должна была там быть, эта моя самая первая мысль, это мое самое первичное осознание. Думаю, что это было чувство внутриутробного тепла и влажности и ощущение того, что моя мать окружает меня со всех сторон.
- Стоп. На этом мгновении задержись - сконцентрируй весь свой ум на этом первом мгновении.
Я послушно сконцентрировался на нем. Дхармакирти молчал. Он проницательно вглядывался в меня, но не глазами, а своим могучим умом. Мы снова вернулись к диалогу.
- А вот это первое мгновение мышления когда-нибудь менялось?
- Конечно, я ведь продолжаю думать и сейчас, много лет спустя.
- А у этого мгновения была причина?
- Обязательно.
- А у него была первичная причина?
- А как же?
- А была ли первичная причина твоей самой первой мысли чем-то материальным - чем-то таким, что можно потрогать, потискать, взвесить или порезать на куски?
- Нет-нет, мы ведь уже говорили, что первичная причина должна быть из сходного материала, в данном случае из вещества ума, а не из вещества тела.
- Ума? Какого ума? Другого?
- Конечно.
- И чей же это ум?
- Моих родителей, наверное.
- А разве ты думаешь так же, как они?
- В каком смысле?
- У тебя те же симпатии и антипатии, их интуиция, их сомнения?
- Нет, так сказать нельзя, хотя кое-какие их предпочтения я вполне разделяю.
- Значит, у тебя другое состояние ума?
- Другое - мое собственное. У моего ума свои симпатии и антипатии, интуиция и все такое, причем с очень раннего возраста.
- Итак, если причиной этого первого мгновения твоего ума, этого проблеска осознания в материнской утробе, не был ум твоих родителей, то чей это был ум?
- Мой, наверное.
- Откуда?
- Из прошлого.
Тут только Учитель ослабил свою хватку и выпустил мою руку. Он смотрел в мои открытые глаза напряженно, почти неистово, с каким-то почти неземным ликованием.
Я осознал, что жил и раньше, до того, как прийти в утробу моей матери.
- Хорошо, - кивнул он, и его лицо смягчилось, горящие угли в глазах погасли. Он вновь принял облик тихого пожилого монаха, седого монаха, возраст которого никто не взялся бы определить. Сколько ему было? Сорок, пятьдесят, а может, все шестьдесят, кто знает? Казалось, время и вовсе не властно над ним. - Неплохо, неплохо. Ты это прочувствовал. Вот теперь ты действительно готов чему-то учиться.
Он зашагал назад, к восточной стене Сада, туда, где было светлее, туда, где весело журчал ручей, вытекающий из фонтана, и мягко увлек
Глава 5
Теперь, после беседы с Дхармакирти, я точно знал: мать моя все еще жива. Знал, не потому что увидел ее своими глазами, а потому что увидел ее своим умом; не в том смысле, что смог увидеть ее своим мысленным взором, а в том, что смог доказать себе, что она по-прежнему существует; и это было столь же достоверно, как если бы я увидел ее собственными глазами. Кроме того, я чувствовал, что наши с ней судьбы тесно переплетены; я знал, что связан с ней такими узами, что должен отправиться за ней, куда бы она ни пошла. И на всех путях, какими бы я ни пошел, я всегда хотел отыскать и ее, мою златовласку.
Лучшее, что я мог для этого сделать, - это созерцать в поисках ответа. Но я знал, что ничего не получится без помощи Учителей, как знал почти наверняка и то, что помощь эта обязательно придет. Я решил еще раз вернуться в Сад; это решение далось мне без труда, ведь это священное место всегда было для меня местом ответов и решений, - местом, где царила радость.
Дело было зимой, и на этот раз путешествие отняло у меня больше времени - я вошел в калитку Сада около полуночи. Вместо полной луны на небе красовался тонкий полумесяц, в его волшебном свете морозный иней на траве сверкал серебром. Холод сковал мое тело и почти лишил меня терпения; я впервые сел на скамейку под чинарой не спиной, а лицом к калитке - я уже не просил, а едва ли не требовал, чтобы, ну хоть разочек, она пришла поскорее. Но ждать опять пришлось долго, и только последние, но зато очень крепкие нити моей веры привязывали мой пристальный взгляд к железным пикам над входом, между которыми я должен был увидеть голову любого входящего в Сад.