Выбрать главу

Правда, первая вещь, которая бросилась мне в глаза, скорее огорчила, потому что это было осознание того, что в течение всего дня в разговорах с другими я постоянно делаю тонкие намеки, а то и выдаю целые тирады, скрытой целью которых является выставить меня в выгодном свете и посеять вражду и недоверие между людьми. Кроме этого хоть я вроде бы и не употреблял бранных слов, но некоторые из моих речей явно подразумевали намерение оскорбить или обидеть окружающих. Меня охватило беспокойство - а не становлюсь ли я хуже, вместо того чтобы совершенствоваться? Но мой настоятель, с которым я посоветовался, сказал мне, что подобное впечатление непременно возникает у всякого, кто впервые стал внимательно следить за тем, что он говорит, делает или думает.

Самым непосредственным результатом моих усилий стало то, что я просто перестал думать, говорить или делать вещи столь очевидно зловредные, что даже мне, новичку на этом Пути, трудно было их не заметить. То, что последовало за этим, имело мало отношения к кармическим семенам или отпечаткам, о которых я узнал прежде; все было намного проще: в моем уме осталось больше места и времени для положительных мыслей, а в моей жизни - для добрых дел. Я обнаружил, что мой подход к работе и повседневной жизни становится все более творческим, что моя способность к концентрации возрастает, что с утра до вечера я пребываю в неизменно приподнятом настроении, что само по себе было здорово. Оказалось, что это занятие - избегать плохих семян в моем уме - попросту веселый и радостный труд, а не рутинная поденщина, которую я было заподозрил, когда Гунапрабха впервые завел речь об обетах.

Пусть не так быстро, но зато неуклонно стал меняться и мой мир.

Хорошо помню, что когда семена-отпечатки были посеяны с полным осознанием и искренностью, то они и созревали относительно быстро.

Мне стало ясно, что в идеальном случае можно полностью изменить свою реальность в течение одной этой жизни.

Происходящую со мной перемену трудно было описать, но она была вполне заметной и несомненной. Еда стала вкуснее, цвета - ярче, я чувствовал, как веселье и творческая радость вскипают во мне, а люди вокруг меня, казалось, начали говорить и делать такие вещи, которые еще больше вдохновляли меня на духовные подвиги.

Нутром я чувствовал, что если мне удастся довести такой образ жизни до совершенства, то я смогу полностью изменить даже то, что кажется неизбежным, - болезни, старость или саму смерть. Мне было ясно, что для подобных, воистину великих перемен требуется нечто посерьезнее, чем мои нынешние усилия. Так я снова понял, что мне опять пора съездить в Сад.

Зима к тому времени кончилась, и роскошная степная весна была в самом разгаре. Войдя под конец дня в калитку, я сразу заметил - возможно, не в последнюю очередь из-за моей нынешней практики в искусстве добродетельной жизни, - что небольшой травяной газончик превратился в лужайку с буйной растительностью. Из фонтана била уже не просто вода, а кристально чистая, студеная горная вода, а ветви чинары разрослись и широко раскинулись далеко за пределы окружавшего ее кирпичного возвышения: свисая вниз, они теперь почти касались моей любимой деревянной скамейки, у которой я столь многому научился.

Вечерело. Присев на краешек скамейки, я обратил свой взор и мысли в южную часть Сада, где росла небольшая слива, под которой я стоял однажды с моей золотой госпожой, вырисовывая своими губами узор на ее челе. Мне вспомнилось, как в тот момент меня вдруг охватило чувство заботы о людях, с которыми мы даже не были знакомы, и одновременно с этим я ощутил какой-то толчок в глубине моего тела. Я так глубоко погрузился в эти воспоминания, что не заметил, как Учитель Асанга вошел в Сад и сел сбоку от меня на скамью.

Я повернулся, и первое, что увидел, была его рука, протягивающая мне небольшую ароматную пышку, похожую на те, что так любила печь для нас моя матушка.

- Это тебе, - сказал он не церемонясь, - я слышал, что ты их любишь.

Сам он уже жевал такую же пышку, дружелюбно поглядывая на меня, и мне ничего не оставалось как присоединиться к нему. Мы сидели на скамейке, болтая ногами, радуясь красоте Сада и вкусным пышкам; не успевал я покончить с одной, как он тут же протягивал другую, доставая ее из небольшой сумки, которую извлек откуда-то из-под складок своей накидки.

Он выглядел совсем не так, как мне представлялось. Асанга и Васубандху, его младший брат, уже успевший благословить меня своими наставлениями в Саду, вот уже на протяжении шестнадцати веков считались двумя самыми великими из известных нам мыслителей. Но, сидя сейчас передо мной, он казался мне просто добрым приятелем. У него было простое открытое лицо, благородные движения и совсем кроткая, почти застенчивая манера говорить. Он не слишком заботился о том, как выглядит его одежда, но монашеское платье так естественно сидело на нем, что казалось частью его самого, а мягкость складок ткани - продолжением его собственной мягкости и доброты.