В тот день и у Кречета возникло смутное ощущение праздника, но он только насторожился – к добру ли? Он не доверял необычным ощущениям. На уроке родного языка половина парт пустовала, бросалось в глаза, что все парни побойчее отсутствуют: на месте лишь Кречет и еще двое или трое самых неудачливых юнцов (всего меньше им удается быть настоящими парнями) да с десяток девочек. Словесницу Кречет презирал: уж слишком похожа на него, тоже ничуть не уверена в себе. Она молодая, учительствует первый год – только весной окончила колледж, и, когда говорит, Кречет поневоле вертит и вертит в пальцах карандаш: его тоже одолевает волнение. Сперва она всегда озирается, боится, что в классе что-нибудь не так; наконец, минут через десять после начала урока, робкий взгляд ее неизменно останавливается на лице Кречета; она чувствует, что он, вроде нее самой, не похож на других – тихий, а значит, может быть, тоже застенчивый; по крайней мере он умен, а остальные ученики – тупицы. Тупицы. Конечно же, все они тупицы, как может быть иначе? Кречету ничуть не противно, что они глупы, нет, спасибо им за это. Кто глуп, из-за того незачем тревожиться, незачем о нем думать; незачем в нем разбираться. Таким образом можно сбросить со счетов сотни людей. В жизни не так уж много времени на раздумья – и не к чему тратить его на тех, кто тебе не угрожает.
Кречет сидит в крайнем ряду, что ближе к окнам. В одном из ближних стекол выбит узкий косой клин, и оттуда дует – струя свежего воздуха холодит щеку. Краем сознания Кречет следит за объяснениями учительницы, другая часть занята тем, что предстоит сделать. Клара все чаще говорит, что надо бы насовсем переселиться в Гамильтон, надо ей в этом помочь. Придется потратить не один год, пока они сумеют убедить Ревира. Отец порой неопределенно заговаривает о том, как когда-нибудь позже, когда он станет «совсем старый и никчемный» (так он выражается), все, что у него есть, перейдет к Кречету и Кларку… он говорит об этом с особенной унылой усмешкой, которая означает, что все это шутка – никогда он не станет старым и никчемным. Кречет немало об этом думал. Кларку уже двадцать четыре, стало быть, он на восемь лет старше. Разговаривает он с Кречетом как с маленьким, не иначе. И всегда будет так с ним говорить, никогда не сможет относиться к Кречету как к равному…
– Кристофер? – говорит учительница.
Кречет отвечает на ее вопрос. И чувствует: девчонки смотрят то на него, то на учительницу – правильно ли он отвечает? Ну конечно, правильно – всегда он отвечает правильно, им уже надоело. Они вздыхают, переглядываются. Хорошо бы огрызнуться, крикнуть им: я не виноват, что способный! Но он сидит тихо и только все вертит и вертит в пальцах карандаш. Почему-то так получается: если сидишь или стоишь смирно, хоть какая-то часть тебя непременно должна быть в движении – чаще всего пальцы. Почему так, он и сам не знает. Иногда резко выпрямляет и поджимает пальцы ног – это безопасно, в башмаках никто не увидит; иногда рукой, самыми кончиками ногтей, легонько постукивает по крышке парты. А совсем неподвижно сидеть не может. Кажется, мозг не выдержит напора и лопнет, если не отвести от него долю энергии.
Вот и звонок, все вереницей потянулись из класса. Кречет остановился у первой парты своего ряда и опустил глаза, дожидаясь, пока можно будет пройти к двери. Хоть бы не встретиться взглядом с учительницей. Не так уж он робеет, как им всем кажется, просто некогда ему ломать голову еще и над отношениями с учителями. Некогда еще каких-то людей определять, оценивать, раскладывать по полочкам. А словесница торопливо собирает свои бумаги, видно хочет с ним заговорить – конечно, опять о колледже… Кречет ссутулился и побыстрей вышел в коридор – там он будет в безопасности.
Но только переступил порог, за спиной послышалось: