Оставшись один, он окинул взглядом комнату, отыскивая русскую печь. Он привык в своей деревне: в какой бы дом ни зашёл — обязательно окажешься на кухне. А здесь русской печи нет. Посредине комнаты — стол, вокруг него — стулья. В одном углу — дубовый буфет с посудой, в другом — кадка с огромным фикусом. На стене в застеклённой раме — портрет девушки. С первого взгляда показалось — Вера. Но, присмотревшись, Вася отметил: волосы собраны на затылке в большой узел, платье с глухим воротничком и высокими плечами.
«Её мама», — подумал он.
С халата потекли по рукам холодные струйки. Надо было поскорее повесить его сушить. Печь в чёрном жестяном кожухе лишь слегка выдавалась в комнату. Вася подставил к ней стул и раскинул халат на спинке. Ватник вынес в переднюю, где висела одежда хозяев. Там было ещё две двери: одна вела на кухню, другая, по всей вероятности, в горницу. Всё в этом доме было необычным, и Васе хотелось, хотя бы краешком глаза, взглянуть на верин угол. Дом большой, у неё, наверно, отдельная горница… Он вернулся в комнату и опять остановился перед портретом.
«Мама у неё была красавицей!..»
Вошёл Трофим Тимофеевич и озабоченно спросил:
— Обогрелся маленько? — взглянул на его пимы, всё ещё белые от снега. — Снимай — я положу в печку. А ты пока надень вот эти. — Он подал тёплые косульи унты, а пимы унёс в кухню. Оттуда вернулся с чугунной жаровней, полной подрумянившейся картошки; появился на столе и маленький дымчатый графинчик. Пригласив гостя к столу, хозяин сел по другую сторону, наполнил рюмки.
Вася потряс головой.
— Я не пью.
— Ну, ну! — шутливо пригрозил Трофим Тимофеевич. — Не позорь охотников. — Поднял рюмку, чтобы чокнуться. — Выпьешь — крепче уснёшь.
— Мне — в обратный путь. Там девушки будут ждать, волноваться.
— Как ты пойдёшь? Устал, небось. День проживут одни.
— Такого уговора не было… Я берегом реки дойду до вашего сада, оттуда — по лесу. В бору тихо… В одном месте я двух коз поднял. Далеко они не могли уйти, где-нибудь лежат. Может, подкрадусь из-под ветра…
— Ни пуха, ни пера!.. А пока подымай, — настаивал хозяин.
Вася отпил половину и, поморщившись, отставил рюмку в сторону.
А старик, расправив пушистые белые усы, опрокинул свою в рот, крякнул от удовольствия и шутливо сообщил:
— Однако — водка!.. Поотвык я от неё… — После второй (Васе пришлось допить свою) подтвердил: — Она! — Подвинул к Васе тарелку с маринованными спелыми помидорами. — Закусывай.
Трофиму Тимофеевичу хотелось спросить про сад, но он слышал, что отец Васи, известный в районе садовод, погиб на войне, и опасался, что этот разговор может затронуть больное. После ужина парень заговорил сам. Он в саду — за старшего, и ему хочется двинуть дела вперед, а главное, завершить всё, что начал отец; старые, малоценные сорта яблонь заменить новыми. Он многое слышал о ранетке Дорогина, но не знает, как был выведен этот сорт.
— Пока не сорт, а гибрид под номером. Помологическая комиссия ещё не рассматривала, — сказал Дорогин. — А выведен просто: искусственное опыление — только и всего.
Вошла сутулая, как грузчик, женщина с длинным, похожим на клин, лицом, поздоровалась низким поклоном и подсела к Васе.
— Расскажи, мил человек, про мою Лизаветушку. — Заглянула ему в глаза. — Не познобилась ли девка? Парню озноб не вредит, а девушке красу портит.
— Ну, от такой девки, как от статуи, мороз отскакивает, — пошутил Трофим Тимофеевич.
Фёкла Силантьевна не знала — обидеться ей или нет.
Вася подтвердил — мороз не тронул щёк Лизы.
— Правду говоришь? — переспросила Фёкла Силантьевна. — Лизаветушке обмораживаться нельзя, она у меня ужасно стеснительная. Одномедни ей кошка подбородок расцарапнула, так моя девуня, не поверите, неделю не показывалась людям. Цельную неделю! Не знаю, в кого такая уродилась.
— Однако в тебя, Силантьевна.
— Характером мягкая — это в меня: как воробышек — никого не обидит. Сердце-то чует, о родителях там кручинится. Правда ведь, мил человек?.. А как тебя по имени-то звать, по отчеству величать?
— Василий. И всё тут.
Скрипунова тронула парня за плечо.
— За тобой пришла, Васютонька. Пойдём к нам ночевать. Утречком блинков напеку…
Дорогин шевельнул бровями.
— Не серди меня, Силантьевна, не сманивай гостя.
Кузьмовна, понимавшая Трофима Тимофеевича с полуслова, пошла стелить постель.
…Вася не знал бессонницы. После таких тяжёлых зимних переходов обычно выпивал несколько стаканов воды, камнем падал в постель и, казалось, засыпал, когда голова ещё не успевала коснуться подушки. Теперь он лежал с открытыми глазами. Под ним — пуховая перина. Не зря о Дорогине писали в охотничьем альманахе: наверно, всякий раз привозил с охоты по нескольку десятков уток и гусей. Дочь терпеливо ощипывала дичь и набивала пухом перины и подушки, и эту наволочку шила она… И эти примулы на окнах поливает она. И с длинных глянцевитых листьев фикуса стирают пыль её заботливые руки…