Сквозь густую неподвижную хвою пробрался лунный луч, заглянул в шалаш. Трофим поднялся и шагнул к погасшему костру, намереваясь в горячей золе зажарить несколько кедровых шишек. И в ту же секунду из своего шалаша вышла Вера; взглянув на небо, раскинула руки;
— Какие здесь крупные звёзды! Какой здесь воздух!.. Он как будто…
Она не договорила. Её прервал неожиданно возникший трубный, протяжный и призывный голос, от которого, казалось, вздрогнули кедры и колыхнулось небо.
— Ой!.. — глухо вскрикнула перепуганная Вера; споткнувшись о дрова, чуть не упала. Трофим во-время, ловко и легко, подхватил её и помог встать на ноги.
А странный трубач продолжал трубить, и голосистое эхо отзывалось ему со всех ближних сопок.
Трепетно и бережно Трофим держал горячую руку, надеясь, что девушка, умная и красивая, как жизнь, дорогая для него, навсегда останется в его доме. Он будет самым счастливым в мире.
Ночная трубная песня глубоко западала в душу, и два человека на полянке замерли, слушая её.
Едва песня умолкла, как тотчас же по другую сторону полянки раздалась ответная, полная дикой ярости к смельчаку, непрошенно вторгшемуся в лесную тишину. Тот не остался в долгу и тоже ответил рокочущей угрозой. Эхо откликалось суматошно, будто сбитое с толку.
Вера недоуменно посмотрела в глаза Трофиму. Кто это? Что же он молчит?
Затрещал валежник, зашумела хвоя, и через полянку вихрем пронёсся трубач; испуганно отклоняясь от запаха свежего кострища, промелькнул так близко, что Вера с Трофимом юркнули под кедр. Трубач рявкнул и исчез в лесу.
— Изюбры… олени… — прошептал Трофим, слегка пожимая доверчивую руку. — У них… время такое…
— Да? — чуть слышно переспросила Вера.
— Самая пора…
Она вырвала руку и убежала в шалаш…
Все дни она была молчаливой и угрюмой. И Трофим помрачнел, в душе ругал себя за те лишние слова. Неужели всё потеряно? Неужели он не увидит улыбки, — для него одного, — на её лице?..
По ночам девушке не давали спать изюбры. Она слушала, как страстные трубачи играли сбор подругам, как угрожали соперникам; слушала стук копыт и рогов во время горячих схваток…
К концу пребывания шишкобоев в лесу звери умолкли, видимо, ушли за сопку. Но и в последнюю — тихую — ночь Вера не спала. Выглянув из шалаша, Трофим увидел её сидящей у едва живого костра. Позади неё на траве лежал иней и сливался с её платьем. Трофим взял полушубок и накинул ей на плечи. Девушка не шевельнулась. Он нарубил дров, подживил костёр и присел рядом с нею.
— Скоро придётся прощаться… — заговорила она. — Полиция рассвирепеет: «Самовольная отлучка! На целую неделю!..» Угонят на север…
— Не угонят. — Трофим положил руку ей на плечо. — Ежели мы… мы с тобой…
Вера повернулась и, припав к его груди, прошептала:
— Желанный мой!.. Милый!..
…Молитвы матери не помогли, панихида не подействовала: смутьянку не загрыз медведь, не проглотила грозная река, не придавило падающее дерево… Никакой напасти не случилось, словно с нею был не то ангел-хранитель, не то нечистый дух. Увидев её у ворот, мать даже перекрестилась от испуга.
Сыновей встретила сердито; на орехи, привезённые во вьюках, не взглянула, словно не ждала выручки от продажи их. Не к добру всё!
Стоя на крыльце, она объявила поднадзорной:
— Придётся тебе, миленькая, другую квартерку искать… — Зло поджала побелевшие губы; помолчав, начала пенять. — Не думала я, не ждала от тебя такого греха да сраму. По добру тебя встретила-приветила, а ты…
Трофим решительно шагнул на крыльцо.
— Мама, перестань, — потребовал он и простёртой рукой заставил посторониться. — Никуда Вера не пойдёт от нас.
— Я не хочу из-за неё в каталажку садиться… Терпенья моего больше нет, — кричала мать. — Все тряпки ейные выбросаю, горницу святой водой побрызгаю…
— Горница — наша.
Вера, вскинув голову, поднялась по ступенькам и вошла в дом.
Мать бранила сына, тыча пальцем в его сторону.
— С кем спутался, бесстыдник? И малолета не постыдился. — Глянула на Митрофана, что рассёдлывал коней. — Портишь молоденького! Грех тебе будет!.. Грех!..
— Вот что, мама, — сдвинул брови Трофим. — Ежели Вера тебе в снохи негодна — мы уйдём.
— Отделяться задумал? Меня, родительницу, бросаешь! А сам с поднадзорной уходишь? — мать заплакала. — С немоляхой!.. Бога побоялся бы…
Через тын заглядывали во двор соседки; весёлая потеха!