Последнюю карточку Вера поставила на середину стола, прислонив к вазе для цветов, которые Василий обещал привезти из сада; остальные положила обратно в папку и, немножко успокоившись, снова занялась переводом:
«…В поисках хоть какого-нибудь заработка мы, старики, побывали во многих штатах. Мы никому не нужны, как лимонные корки. Нам не доверяют: бездомные! — писал Джек Саймон. — Нашим приютом стала дорога, крышей над головой — безжалостное небо. Но какой это приют? Перед нами, старыми бродягами, не было угрозы, что нас оденут в военную форму и отправят на убой в далёкую Корею. Но мы шли и оглядывались. И всё же нас схватили. За бродяжничество! Отвезли в мрачное ущелье в Скалистых горах. Бросили в лагерь. За колючую проволоку. Целый месяц держали, как волков в клетке. На прошлой неделе нам удалось бежать. И мы трое снова двинулись в путь — добывать свой хлеб и масло. Так говорят здесь. А мы и сухой корке были бы рады. Нашу жизнь может продлить работа. Но где найти её?.. Мы забрались на крыши товарных вагонов, притихли, как мыши. Но оттуда нас согнали быки…»
Вера знает, «быками» в Америке народ называет полицейских.
«…К счастью, никто из нас не страдает ожирением, и нас не поймали, — продолжала она разбираться в коряво написанных строчках. — Мы смогли убежать от «быков». Засунув руки в пустые карманы, брели по шоссе в диких горах. Нас оберегала ночь. Раскалённые за день камни дышали жаром. Было душно. По сторонам выли шакалы. А мы шли и шли. Шли всю ночь, хотя у нас подламывались ноги. Митрофан упал. Мы тащили его, взяв под руки…»
Вера перелистывала словарь, торопливо писала слово за словом. — ей хотелось перевести письмо до приезда отца и Васи.
«…На рассвете нашли убежище в камнях под низкорослыми кустами. Свалились и заснули, как мертвецы. Когда поднялось солнце и тень исчезла — жара вытопила из нас остатки сил. Проснулись мы среди ночи. Митрофан лежал в стороне от нас. Лицо чёрное. Руками вцепился в булыжины… Так оборвалась его дорога…»
Сумерки сгустились, но Вера не замечала этого. Она писала, склоняясь над бумагой всё ниже и ниже:
«Мы похоронили старика в камнях…»
Вошла Кузьмовна, засветила лампу и, глубоко вздохнув, спросила:
— Что же теперь… вместо именин-то… поминки, что ли? Чую ведь я… Сказать людям-то про беду?
— Делай, как знаешь…
Кузьмовна ушла. Вера переводила последнюю страницу:
«…Куртку Митрофана продали старьёвщику… Купили марку для этого письма… У нас ещё осталось на пару глотков виски. Мы выпили его в дорожном ресторанчике…»
С улицы доносился стрекот приближающегося мотоцикла. Это Вася. Едет медленно, чтобы не растрясти отца.
Не успеть закончить перевод. И Вера, бросив карандаш, стала дочитывать письмо:
«…И снова бредём по дороге. Куда? Не знаем… Где-то каждого из нас поджидает то же самое…»
Мотоцикл повернул к воротам. Вера, положив письмо, пошла встречать родных.
Глава тридцать шестая
Весной 1953 года в Луговатку приехали из города на двух автобусах и нескольких «газиках» известные учёные, чьи имена то и дело появлялись на страницах журналов и обложках книг. Прибыли также директора и агрономы трёх МТС, председатели всех колхозов района. И сразу же отправились в поля. Машины, у которых колёса были обмотаны цепями, вереницей двигались по раскисшей дороге, разбрызгивая воду из лужиц, раскидывая грязь по сторонам.
Ветер утих, как бы для того, чтобы небо, по-весеннему молодое, могло вдоволь налюбоваться собою, глядясь в многочисленные зеркала апрельской снеговой воды. Да и само небо сияло, как зеркало. Одинокие белые облака, проплывавшие высоко-высоко, казались отражением снежных сугробов, которые всё ещё лежали длинными и довольно широкими лентами возле старых лесных посадок. Чистая грива была полосатой, по-особому нарядной. Вот такой она бывает всего лишь два-три дня в году. Промелькнут эти деньки, и поля сменят ранний наряд на другой, потом на третий, тоже по-своему красивый, более богатый, а в конце лета даже роскошный, но ни один не затмит в памяти этого весеннего платья родных полей.
Шаров сидел за рулём «газика», прокладывая путь колонне машин. Рядом — Штромин. Он всё чаще и чаще наезжал в Луговатку; приглядываясь ко всем новшествам в хозяйстве, советовался с председателем и бригадирами. Теперь секретарь райкома и председатель колхоза смотрели на землю, высвобождаемую солнцем от зимнего плена, и вспоминали минувший год.