Внезапно стены комнаты побледнели и растаяли во мраке, как и все, что меня окружало.
В следующую секунду я оказался в совершенно иной обстановке – обессиленный, растерянный и полностью осознающий значение своего поступка и его последствия. Со всех сторон неслись экзальтированные вопли, из-за чего мне показалось, что мой череп вот-вот взорвется под натиском этих криков.
Оглядевшись по сторонам, я понял, что нахожусь на площади перед дворцом – и совершенно не удивился. Вокруг собралась толпа, очевидно, стремясь воспользоваться единственной возможностью удовлетворить свою жажду кровавых зрелищ.
Мои братья и сестры собрались у подножия Дерева пыток, в виде исключения покинув надежные стены Собора, дабы присутствовать при моей казни.
– За неслыханное преступление, в котором ты, предатель из предателей, обвиняешься, я приговариваю тебя к высшей мере наказания – смерти, – торжественно объявил Орион, возвышаясь надо мной всем своим впечатляющим ростом. – Пусть твоя агония будет долгой, дабы все оценили тяжесть и низость твоих деяний.
Я опустил голову, не в силах выносить взгляд отца.
– Сдохни, грязный богоубийца! – завопил какой-то человек из толпы.
– Мерзкое чудовище! – заверещала женщина, стоявшая чуть поодаль и, очевидно решив, что одного оскорбления мало, плюнула в меня.
Плевок приземлился на вымощенную железным булыжником землю в нескольких сантиметрах от того места, где я стоял.
Я не смог сдержать гримасу отвращения – не столько из-за гнусных ругательств, которыми меня осыпали жители Пепельной Луны, сколько из-за своего унизительного положения. Мои руки были скованы за спиной, на лодыжках тоже были кандалы, закрепленные цепями. Мне хотелось выслушать приговор, стоя с гордо поднятой головой, с достоинством, но узы иного рода – нематериальные – мешали мне выпрямиться, несмотря на все мои усилия, заставляли меня преклонить колени пред лицом моего отца.
Мой отец…
Я потерпел неудачу.
Позорно провалился.
Снова…
Я поднял глаза и посмотрел на лес стальных копий, которыми ощетинился возвышающийся надо мной огромный дуб. После набрал полную грудь воздуха и попытался сдержать дрожь, охватившую все мое тело при виде несчастных, нанизанных на эти пики, словно обычные жуки.
Я сразу же понял, что меня ждет та же участь – и был к этому готов.
Пусть я потерпел неудачу, но, по крайней мере, попытался…
Раскаленное добела острие впилось в мою спину, безжалостно проникая все глубже, вгрызалось в мою плоть. Меня пронзила невыносимая, ослепляющая боль…
Я подскочил на кровати, задыхающийся и ошеломленный.
В комнате царила тишина. Охваченный смятением, я сел на краю кровати, тяжело, шумно дыша. Дрожащей рукой пригладил мокрые от пота волосы, оглушенный жуткой реалистичностью только что пережитого – хотя все случившееся было лишь сном.
– Снова эти проклятые кошмары? – прозвучал в глубине комнаты чистый женский голос.
Я с трудом сглотнул слюну, потом зажег стоявшую у изголовья лампу.
Возле двери стояла мать, подол ее длинного белого платья слегка развевался.
– Я кричал? – невнятно пробормотал я.
Не хотелось бы перебудить весь дворец.
Мать подошла к кровати, бесшумно скользя босыми ступнями по паркету, и, оставив мой вопрос без ответа, спросила:
– К какому способу ты прибегнул на этот раз?
Я вздохнул, сжал переносицу двумя пальцами и признался:
– Дурацкий серебряный кинжал. Удар в сердце и в горло. К чему эти вопросы, какая, в сущности, разница?
– Нужно, чтобы ты запомнил. Каждая деталь имеет значение. Все они говорят о тебе больше, чем ты можешь себе представить.
Я покачал головой, возмущенный этой идеей.
– Это абсолютно ничего не значит! – решительно заявил я. Намеки матери взволновали меня больше прежнего. – Зачем мне желать смерти отцу, да еще и от моих рук? В этом кошмаре нет никакого смысла, я никогда не совершу ничего подобного! Кроме него я никому здесь не интересен, верно? Он хорошо ко мне относится и не считает меня…
Я поморщился, эти слова сорвались с моих губ словно сами по себе. Мать цокнула языком, возмущенная тем, что я чуть было не ляпнул.
И все же я глухо проговорил:
– Он единственный не придает значения тому, что я…
– Единственный, вот как?
– Вы прекрасно знаете, что вы – это другое дело, – пробормотал я, терзаемый сожалениями.
– Возможно, если ты предпочитаешь так думать. В любом случае, прошу тебя, Верлен, не доставляй им удовольствия, не давай повода поверить в их заявления.
Я поморщился. С каждой секундой мне становилось все невыносимее слышать, как мать отрицает очевидное. Ибо все, что говорили обо мне братья и сестры, было чистой правдой – я же не дурак и уже давно утратил былые иллюзии…