Путь длиной в целую ночь ничуть не утомил меня, я совсем не чувствовал слабости - меня вела и поддерживала неослабевающая ярость. Я мчался по ущелью, не представляя, что меня ждет в его конце и не очень-то задумываясь об этом.
Стены резко раздались в стороны, опоясывая огромный овал долины каменным валом. В ее дальнем, южном конце виднелась еще одна брешь. Таким образом, долина своими очертаниями походила на бутыль с двумя узкими горлышками.
"Горлышко", по которому я шел, густо заросло невысокими деревьями. Еще несколько сот ярдов, и деревья уступили место полю невыносимо алых цветов, в центре которого я увидел необычное сооружение.
Чтобы по возможности более полно описать его, мне недостаточно будет знаний Хунвульфа, которому попросту не с чем сравнить увиденное. Хунвульф ничего не смыслил в архитектуре и единственными знакомыми ему рукотворными строениями были шатры из конских шкур собственного народа да крытые соломой мазанки племени маленьких горцев. Так что Хунвульф мог бы сказать только, что глядел теперь на громадную уродливую хижину, происхождение которой находится вне пределов человеческого понимания. Но я, Джеймс Эллисон, несущий в своем мозгу культурный багаж тысячелетий, знаю - то была башня футов семидесяти высотой из незнакомого зеленого камня, тщательно отшлифованного, и какого-то странного полупрозрачного вещества. Цилиндрической формы, она не имела, насколько можно было видеть, дверей или окон. Башня как бы состояла из двух частей - основного шестидесятифутового монолита и - наверху его - башенки диаметром поменьше, вокруг основания которой шла галерея с зубчатым парапетом. Эта, верхняя, башенка была снабжена дверью и сводчатыми окнами, забранными толстыми решетками, - во всяком случае, так показалось мне с места, где я стоял.
Вот и все. Долина замерла в тишине и каком-то неестественном покое, ни одного намека на человеческое присутствие, ни единого признака на наличие животной жизни вообще. Но я был уверен, что прибыл к своей цели ведь именно такой зиккурат старался изобразить старик в горной деревушке и что сумею отыскать Гудрун, если, конечно, она еще цела.
Вдалеке, позади башни, поблескивала гладь голубого озера, от западной стены к нему тянулась, извиваясь, змейка реки. Спрятавшись за древесными стволами, я внимательно разглядывал башню и цветы, опоясывающие ее подножие густым огненным кольцом. По другую сторону этой грандиозной цветочной поляны во множестве росли деревья, среди цветов же не было ни одного... Они не были похожи на какие-либо виденные мною раньше растения, растущие тесно прижавшись друг к дружке, в высоту футов около четырех, каждый из длинных стеблей венчало единственное соцветие величиной с человечью голову, с широкими мясистыми лепестками цвета свежераскрывшейся раны. Стебли толщиной в запястье человека, были бесцветными, почти прозрачными, ядовито-зеленые листья очертаниями походили на наконечники копий. Вид этих сбившихся в кучу монстров вызывал ощущение гадливости и... необъяснимой угрозы. Я ощущал ее всем своим естеством, так же, как прежде мне случалось почувствовать скрывающегося в засаде льва задолго до того, как он чем-то себя выдавал. Я снова всмотрелся в гущу чудовищных цветов, гадая, не свернулась ли в ней кольцами какая-нибудь здоровенная змея. Ноздри мои раздулись, я пытался уловить какой-нибудь запах, но увы - ветер дул из-за моей спины. Меня не покидало ощущение странной неестественности этого места - ни один цветок, ни один лист не шевельнулись на ветру; казалось, будто стая стервятников сидела, нахохлясь и уставившись на меня в предвкушении пиршества.
Окружающий меня пейзаж походил на картинку из сна: слева и справа голубые горы рвутся в укутанное перистыми облаками небо, дремлющее далеко впереди озеро и эта фантастическая зеленая башня, высящаяся в центре кроваво-красной лужайки. Но вот запах... Да, я наконец учуял идущий от цветов аромат. И это был запах склепа, смрад смерти и разложения.
Я резко пригнулся в своем импровизированном укрытии, краем глаза уловив какое-то движение наверху башни: на галерее возникла человеческая фигура. Человек подошел к парапету и, облокотившись на него, принялся оглядывать долину, Такого существа мне не приходилось видеть даже в худшем из кошмаров, - необычайно развитая мускулатура, огромный рост, кожа черная как эбеновое дерево. Но не это превращало его в ужас моих очей, а сложенные за плечами кожистые крылья, совсем как у летучей мыши. В том, что это были именно крылья, а не что-либо иное, я был абсолютно уверен.
Я, Джеймс Эллисон, много размышлял над этим феноменом, которому стал свидетелем посредством глаз Хунвульфа. Был ли крылатый человек просто капризом природы, единственным в своем роде образчиком небывалого уродства, прячущимся от чужих глаз в уединенности и забвении, или же являлся уцелевшим до той поры представителем древней забытой расы, которая возникла, царила над миром и исчезла до прихода человека? Народец маленьких горцев мог бы, вероятно, поведать мне об этом, но, увы, мы не понимали языка друг друга. И все же лично я склоняюсь ко второй версии. Летающие люди нашли широкое распространение в мифологии, фольклоре самых различных народов. Как далеко ни зайди по тропе мифа и хроники, легенды и былины, обязательно встретишь истории о гарпиях и осененных крылами божествах, ангелах и демонах. А ведь, как известно, эпические сказания суть не что иное, как искаженные тени ушедших в Вечность реальностей. я верю, что некогда раса крылатых черных людей правила доадамовым миром, и что я, Хунвульф, встретил последнего выжившего ее представителя в долине алых цветов.
Вот какие мысли переполняли меня, Джеймса Эллисона, подобно всем современным людям, одновременно равно высокообразованного и невежественного. А я, Хунвульф, не предавался подобным рассуждениям, далекий от вошедшего ныне в моду скептицизма, и не искал рациональных объяснений всему, выходящему за рамки собственных представлений об окружающем мире. Не признавая иных богов, кроме Имира и его дочерей, я тем не менее не сомневался в возможности существования демонов и разного рода божеств, которым поклонялись другие племена и кланы. Сверхъестественные существа были для меня нормальным явлением, и драконы, черти, привидения и дьяволы представлялись не менее реальными, чем, скажем, львы, буйволы или слоны. Я сразу решил, что передо мною демон, а его природа и происхождение меня вовсе не интересовали. Не впал я и в панику суеверного страха - сыны Асгарда никогда не боялись ни человека, ни дьявола - ибо с самого детства уверовал в сокрушительную силу своего топора куда сильнее, чем в заклинания колдунов и молитвы жрецов.
При всем при этом я не бросился немедленно в открытую атаку на башню. Я дико устал, да и не видел пока способа одолеть твердыню. Крылатому человеку не было нужды во входной двери, ведь он мог без труда очутиться прямо на вершине, - для обычного же человека, пусть даже и самого искусного скалолаза, гладкая, без единой неровности поверхность стен была совершенно неприступна. Вскоре в голове моей созрел план, как взобраться на башню, но я медлил, ожидая увидеть, не появятся ли в поле зрения другие "летуны" (хотя меня не покидала необъяснимая уверенность в том, что этот был единственным из своего племени в этой долине, а возможно, и во всем мире). Пока я, согнувшись, в три погибели среди невысоких деревьев, наблюдал, он оторвал локти от парапета, прогнулся как громадная кошка и широко зашагал по галерее, в мгновение ока скрывшись из виду в башне. Неподвижный воздух разорвал приглушенный жалобный крик и я невольно напрягся, хотя и слышал, что крик явно не женский. Из темноты дверного проема неожиданно возник черный хозяин цитадели, волоча за собой небольшую фигурку, отчаянно вырывающуюся и истошно вопящую. Приглядевшись, я понял, что это был бурокожий пигмей, очень напоминающий жителей приютившей нас с Гудрун деревни. Без сомнения, он был похищен в точности таким образом, как и моя подруга. Маленький человечек выглядел слабым тщедушным ребенком в лапах его врага-исполина. Черный человек расправил крылья и взмыл с парапета в воздух, неся свою добычу, как кондор несет в когтях воробья. Громадные кожистые полотнища за спиной позволяли ему свободно и легко парить над цветочным морем цвета крови, я же, потрясенный, сжался в комок среди древесных крон, служащих мне убежищем.