— Ты хочешь, чтобы я шпионила за твоим отцом и его женой?
— А разве ты сама этого не хочешь? — грубо переспросил он.
Мое лицо побелело. Он улыбнулся холодной, кривой улыбкой, которая словно льдом сковала мое сердце. Он не собирался ждать моего ответа.
— В твоих интересах исполнять то, что я приказываю, это и в интересах твоих сыновей, — сказал он и вышел из комнаты, даже не взглянув на мальчиков.
С момента рождения Малькольм ни разу не поцеловал сыновей, не пожелал им спокойной ночи.
Я наклонилась к ним. Оба уже спали. Как хорошо, что они были слишком молоды и не понимали слов отца. Но что ожидало их впереди, когда они станут взрослыми, и им придется выбирать между тем, чего они хотят для себя, и что требовал и хотел от них собственный отец?
Когда я смотрела на них, мне хотелось лишь одного, чтобы они подольше оставались детьми.
Алисия захотела переселиться в лебединую комнату, и Гарланд согласился с нею. Эта комната, убранство, мебель всегда приводили ее в восторг, и она всех расспрашивала о ней. Я увидела, как разволновался Малькольм, когда она вскользь упомянула о ней в разговоре, но я и представить себе не могла, что она захочет переселиться в комнату, принадлежавшую первой жене Гарланда. Второй жене не следует пробуждать в муже воспоминаний о первой жене, но она либо не хотела, а может быть, просто не в силах была это уяснить.
Пришел день, когда за ужином Гарланд объявил, что Алисия собирается переносить их вещи в лебединую комнату.
— А маленькая лебединая колыбелька очень подходит для маленького Кристофера, — сказала Алисия. Малькольм перестал есть и посмотрел на нее.
— Эта комната принадлежала моей матери, — сказал он, словно никто не знал этого.
— И она по-прежнему принадлежит, — сказал Гарланд, — твоей новой матери, — добавил он, обнимая Алисию.
— Я не могу представить себе, что моя мать будет гораздо моложе меня, — оборвал его Малькольм, но Гарланда и Алисию это, кажется, ничуть не волновало.
— Я ничего не собираюсь менять, — сказала Алисия. — Здесь все ухожено и прибрано. Все кажется нетронутым и невредимым.
— Никто не спал в этой комнате с тех пор… с тех пор, как моя мать бросила меня! — воскликнул Малькольм.
— Я считаю, что ее не следует превращать в музей, — парировала Алисия и рассмеялась.
Она явно не хотела казаться жестокой, но слова ее ранили Малькольма в самое сердце. Он даже сморщился от боли.
— Музей. Здорово сказано. Настоящий музей, — прибавил Гарланд и рассмеялся вслед за Алисией.
Позднее Малькольм громко и гневно возмущался тем, как отец потакает всем капризам и прихотям Алисии.
— Он испортит ее так же, как испортил мою мать.
— Как ты можешь судить об этом? Ведь ты был так мал тогда.
— Я был развит не по годам. Я чувствовал, я знал. Не было ни одного платья или костюма, который понравился бы ей и не оказался в ее гардеробе. У нее было достаточно драгоценностей, чтобы открыть собственный магазин. Он думал, что покупая ей бесчисленные драгоценности, сделает ее счастливой. Я понимал это намного лучше, чем дети моего возраста.
— Я охотно верю тебе, — ответила я. — Твой отец постоянно твердит мне, как трудно было матери управляться с тобой. Ты был слишком шустрым. Она не могла приструнить тебя, потому что ты всегда старался обвести ее, чтобы избежать наказаний или запретов. Ты знал, что у нее не хватит терпения или выдержки для бесконечных дискуссий с тобой. Ему кажется, что она сбежала от тебя.
— Он так говорит? — Малькольм стиснул зубы. — Именно ему не по силам было сладить с моей матерью. Ты полагаешь, она сбежала бы с другим мужчиной, если бы ее муж был твердым, сильным супругом, каким ему и следовало быть? Ведь у нее были даже собственные накопления, — добавил он, — поэтому она могла позволить себе уехать куда угодно и с кем угодно.
Он внезапно остановился и вышел из комнаты, как будто сказал слишком много. Может быть, именно поэтому он хотел установить полный контроль и над моими средствами. Вынашивал ли он те же страхи в отношении меня, боясь, что я могу бросить его и поступить так, как захочу, или уехать, куда захочу, что, вероятно, приводило его в замешательство, а, может быть, напоминало ему о матери и о том, кем она была и как поступила по отношению к его отцу?
Мне было все равно, что он думал о моих деньгах, так же меня не трогали его приказы о том, что я должна докладывать ему все, что станет известно о планах Алисии. На следующий день вещи Алисии были перевезены в лебединую комнату, и двери отворились. Стоило нам с Малькольмом оказаться поблизости, как он тут же торопился уйти, словно его обжигал тот свет, что струился оттуда. Он даже не заглядывал туда. Комната больше не существовала для него. По меньшей мере, так мне казалось, пока однажды он не высказал замечание, которое оставило меня в недоумении.
— Как отвратительно то, что там сейчас происходит, — сказал он, и мне стало ясно, что он или входил туда, когда они занимались любовью, или подслушивал их разговоры, приложив ухо к стене в трофейной комнате. Мог ли он так поступить? Стал бы он так поступать? Из любопытства я решила заглянуть в трофейную комнату, когда Малькольм был на работе, а новобрачные были в лебединой комнате.
Еще в начале нашего супружества Малькольм дал мне ясно понять, что трофейная комната — это его святыня, кабинет мужчины в полном смысле этого слова. Когда бы я не заглядывала туда или не проходила мимо, оттуда доносился стойкий запах табака. Наверняка, думала я, стены уже пропитались этим запахом. В чем-то комната напоминала кабинет отца, но было и много различий. У отца была одна голова оленя с рогами, подаренная ему одним из довольных клиентов. Трофейная комната Гарланда и Малькольма была забита чучелами животных. Там были головы тигра и слона с поднятым вверх хоботом. Отец Гарланда убил обоих на сафари. Гарланд застрелил медведя гризли, антилопу, горного льва во время охотничьего сезона в западной Америке. Малькольм только начал собирать свою коллекцию. Два года назад он убил бурого медведя. Сейчас он поговаривал о поездке на Африканское сафари, как только наступит перерыв в делах, и у него появится время для отдыха. Гарланд твердил, что сын может ехать в любое время, а он будет вести дела в его отсутствие, но Малькольм и слышать не хотел об этом.
У дальней стены находился кирпичный камин, достигавший восьми метров в длину. С двух сторон в нем были ниши, прикрытые черными бархатными занавесками. Каминная доска была отделана артефактами, привезенными из охотничьих экспедиций. У одной стены стояла темно-коричневая кожаная кушетка и гармонирующий с ней диван. Перед ним стояли два кресла-качалки, один черный кожаный стул и маленький стол. Повсюду стояли пепельницы.
Я тихо прикрыла за собой дверь и направилась к стене налево. По другую сторону этой стены на лебедином ложе пребывали Гарланд и Алисия. Но, приложив ухо к стене, как я часто делала в своих апартаментах, я не расслышала их голосов. Стена была слишком толстой. Разочаровавшись тем, что мои подозрения не оправдались, я повернулась, и вдруг взгляд мой упал на портрет Гарланда, написанный в пору его молодости, на котором он предстал юношей, облаченным в костюм сафари, одной ногой попиравшим тушу убитого им тигра. Картина была чуть наклонная. Когда я попыталась поправить ее, то обнаружила отверстие в стене. Оно было небольшим, но проделано было аккуратно каким-то острым инструментом. Я посмотрела в него и увидела в лебединой кровати обнаженных донага Гарланда и Алисию. Я поперхнулась и отпрянула назад, осматриваясь по сторонам, словно боясь, что кто-нибудь увидит меня.
Когда появилась дыра в стене? Проделал ли ее Малькольм, как только Алисия переехала в лебединую комнату? А, может быть, она была здесь давным-давно, возможно, ее продолбил пятилетний Малькольм?