— Так, так, это хорошо. Кто сказал первый? — полусерьёзно, с милой улыбкой смотря на меня, спрашивал Лев Николаевич.
Я не отвечал, робел. Кто-то из толпы выдал меня, кажись Кирюшка.
— Это Морозкин ошибся.
— Морозов, ты как сказал? Прекрасно, хорошо. Ну, а за буквой «б» как называется?
Опять столбняк. Все молчали. Буква казалась мудрёной.
— Ну, кто скажет? Морозов, ты помнишь?
Я молчал, боясь промаху.
— Ну, кто?
Все смотрели на букву молчком, никто не отвечал, все забыли.
— А кто знает, чем воду таскают из колодца?
— Ведром, — сказал Игнатка.
— А буква какая?
У нас будто на язык память пала. Мы дружно ответили:
— Ве-э! — и так дальше мы твердили.
Если нам не удавалось, он намекал на какой-нибудь предмет, например: железо, мы отвечали «ж»…
Прошла в учении неделя, за ней другая, скользнул месяц. Незаметно кончилась осень. Наступила зима. Мы успели ознакомиться хорошо со стенами школы, успели привыкнуть душою ко Льву Николаевичу…
Не прошло и трёх месяцев, а ученье у нас разгорелось вовсю, в три месяца мы уже бойко читали.
Во время перерыва нам давался час на завтрак. Тут игры и веселье, затеи, шум, крик, беготня, выходим из дома, друг друга валим в снег, перекидываясь комками снега.
— Ну, все на меня валяйте. Свалите или нет? — говорит Лев Николаевич.
И мы окружаем Льва Николаевича, цепляемся за него сзади и спереди, подставляя ему ноги, кидаемся в него снежками, набрасываемся на него и вскарабкиваемся ему на спину, усердно стараясь его повалить. Но он ещё усердней нас и, как сильный вол, возит нас на себе. Через некоторое время от усталости, но чаще в шутку, он валится в снег. Восторг неописанный наш. Мы сейчас же начинаем его засыпать снегом и кучей наваливаемся на него, крича:
— Мала куча, мала куча.
Так часы проходили у нас минутами. Часто бывало, когда мы его схватываем, стараемся валить, он скажет:
— Погодите, — и сам ляжет ниц. — Ну, бейте меня по спине кулаками.
Мы в несколько кулаков начинаем его бить, и он только выкрикивает:
— Вот хорошо! Вот хорошо! Вот ещё здесь! Ещё здесь! А тут ещё. Ниже, повыше.
И мы со смехом всё сильнее и сильнее бьём его кулаками.
Потом он встаёт и говорит:
— Довольно. Вот хорошо! Вот так хорошо!
Но одна игра ведь не потеха. Лев Николаевич переменяет нам другую игру.
— Вы знаете что? — говорит нам Лев Николаевич.
— Что, Лев Николаевич? — спрашиваем мы, ожидая от него какой-нибудь весёлой выдумки.
— Пойдёмте кататься на гору…
— А на чём кататься? Ведь салазок-то нет.
— Пойдёмте. Мы разживёмся.
И мы направляемся всем ополчением к сараю.
— Вот и салазки, берите.
И указывает на сани.
— У, какие! Разве мы их довезём?
— А народу-то мало? Ну-те, берите дружно, тащите. — Сам взялся за головки.[9] — Разом! Дружней! Раз!
И потянул на себя. Мы ухватываемся за кресла, за оглобли и облепляем сани, как кучка муравейника. Он связывает оглобли, влезает в середину оглобель и вместо коренника подъёмисто везёт сани через двор к горе. Смех у нас неудержимый. Мы на ходу садимся на сани, а он всё везёт, влегая сильнее, словно в хомут.
Притащили сани к горе. Гора крутая, Лев Николаевич связал оглобли потуже, поднял повыше.
— Ну, валитесь! Мала куча!
И мы навалились друг на друга. Сани направили, толканули с крутой вершины, и помчались стрелой.
На раскатах и ухабах мы сыплемся, как картошка, барахтаясь в снегу. Лев Николаевич стоит на вершине и в довольстве смеётся…
В школе у нас было весело, занимались с охотой. Но ещё с большей охотой, нежели мы, занимался с нами Лев Николаевич. Так усердно занимался, что нередко оставался без завтрака. В школе вид он принимал серьёзный. Требовал от нас чистоты, бережливости к учебным вещам и правдивости. Не любил, если кто из учеников допускал какие-нибудь глупые шалости.
Порядок у нас был образцовый за все три года.
Когда же, бывало, на ученика нападал столбняк, он либо смущался или из упрямства не хотел отвечать, то Лев Николаевич просил ученика прыгать. Если ученик не хочет прыгать, Лев Николаевич его уговаривает:
— Да прыгай же, прыгай!
Либо сам берёт ученика под руки и начинает с ним прыгать до тех пор, покуда не расхохочутся все и сам ученик, либо кому из нас велит прыгать с этим учеником.
Мы подхватим его и начинаем прыгать, как толкачи. Все расхохочутся, и столбняк с ученика спадёт…
В таких радостях и весельях и скорых успехах в учении мы так сблизились со Львом Николаевичем, как вар с дратвой. Мы страдали без Льва Николаевича, а Лев Николаевич без нас. Мы были неотлучны от Льва Николаевича, и нас разделяла только одна глубокая ночь.