Сверяясь с компасом памяти, я зашагала по саду. Раз или два повернула не туда, но в конце концов вышла к пруду. Остановилась. Извилистая дорожка в туннеле из деревьев усилила эффект безбрежно распахнутого над водой неба. В центре пруда шесть высоких узких камней сгрудились в миниатюрный известняковый горный хребет. На противоположном берегу стоял павильон. Соединяясь со своим отражением в воде, он казался висящим в воздухе бумажным фонариком. В нескольких шагах сбоку от павильона росла ива, ее опущенные ветви припадали к воде пруда.
На мелководье стояла серая цапля, повернув ко мне склоненную набок голову, одна ее нога застыла в воздухе, словно рука пианиста, забывшего ноты исполняемой им музыки. Секунду спустя цапля опустила ногу и метнула клюв в воду. Была ли она потомком той самой, что устроила себе тут дом, когда я впервые оказалась в Югири? Фредерик рассказывал мне, что в саду всегда жила одна цапля: нерушимая цепочка птиц-одиночек. Понимая, что это никак не может быть та самая птица, залетевшая из почти сорокалетнего прошлого, я смотрела на нее и надеялась, что она — именно та. Хотелось верить, что попавшей в это святое прибежище цапле как-то удалось ускользнуть из цепких пальцев времени…
Справа от меня, на возвышении, стоял дом Аритомо.
Свет лился из его окон, дым от кухонной трубы неровной струйкой рвался выше макушек деревьев. Мужчина появился у входной двери и направился вниз по склону мне навстречу. Остановился в нескольких шагах, видимо чтобы мы могли хорошенько рассмотреть друг друга. «Мы похожи, — подумалось мне, — на каждое одинокое растение или камень, на каждый вид в этом саду, где расстояния между всем и вся тщательно отмерены».
— Я уж было решил, что ты передумала, — произнес он, пересекая пространство меж нами.
— Путь сюда оказался дольше, чем мне помнилось.
— Места, похоже, все дальше уходят одно от другого… верно?.. чем старее мы делаемся.
В свои шестьдесят семь Фредерик Преториус вел себя с достоинством, которое исходит от древнего произведения искусства, защищенного осознанием собственной редкости и ценности. Мы с ним поддерживали отношения много лет, всякий раз, когда он приезжал в Куала-Лумпур, встречались выпить по рюмочке или пообедать, но я всегда противилась его приглашениям наведаться на Камеронское нагорье. В последние два-три года его приезды в К-Л[22] сошли на нет. Давным-давно я осознала, что он — единственный близкий друг, которого мне суждено иметь.
— Ты сейчас так разглядывала эту птицу, — сказал он, — словно всматривалась в прошлое.
Я оглянулась еще раз на цаплю. Птица ушла подальше, забираясь в пруд. Туман поднимался с поверхности воды в шорохах ветра.
— Я думала о днях былых…
— На секунду-другую, стоя там, я решил, что ты вот-вот растаешь, исчезнешь.
Фредерик помолчал, потом добавил:
— Захотелось окликнуть тебя.
— Я ушла в отставку из Суда.
В первый раз я сказала это вслух другому человеку. Похоже, что-то внутри меня сместилось и рухнуло, и я сделалась менее цельной, чем прежде.
— Я прочел об этом во вчерашних газетах.
— Фото, которое они поставили, — чудовищное, совершенно чудовищное!
Огоньки зажглись в саду, кружа голову летающим насекомым. Заквакала лягушка. Несколько подруг принялись вторить ей, потом еще, и еще — пока воздух и земля не сотряслись от тысяч утробных звуков.
— А Чон ушел домой, — сказал Фредерик. — Завтра утром придет. Я привез тебе кое-что из продуктов.
— Очень заботливо с твоей стороны.
— Мне надо кое о чем переговорить с тобой. Может, завтра утром, если ты не против.
— Я встаю рано.
— Я не забыл. — Взгляд его скользнул по моему лицу. — Ты одна справишься?
— Прекрасно справлюсь. Увидимся завтра утром.
Похоже, мои слова не убедили Фредерика, но он кивнул. Потом повернулся и устремился к выходу по той же дорожке, по которой я только что прошла. Скоро он исчез среди теней под деревьями.
Цапля в пруду встряхнула крыльями, взмахнула на пробу ими несколько раз и улетела. Сделала один круг над садом, пронесшись мимо меня. В конце петли она распахнула крылья и полетела на огоньки только-только зажигавшихся звезд. Я стояла, запрокинув лицо в небо, и следила, как растворяется в сумеречном свете улетающая птица…
22
К-Л — так сами малайзийцы, особенно живущие в столице, в разговорах называют Куала-Лумпур.