– Когда мы вернулись со своего короткого паломничества в Мекку, – откровенничал он, – мы рассказали Саддаму Хусейну о дворцах и владениях саудовских королей и принцев, как нам об этом рассказывали сами саудовцы. Потом мы шутили по этому поводу и сказали ему: «Люди должны называть тебя не арабским рыцарем, но бедняком Саддамом Хусейном». Он ответил: «Когда я вижу, как процветает Ирак и мой народ, я чувствую себя богачом».
Удэй был прав в одном. Его отец думал об экономическом благополучии иракского народа долгими бессонными ночами, особенно после восьми лет неурядиц, хотя бы только потому, что недовольство народа представляло угрозу его режиму. Именно отчаянная нужда в денежных средствах толкнула его к вторжению в Кувейт, и теперь, из-за Кувейта, он вынужден был снова просить своих подданных терпеть экономические трудности. К счастью для иракского лидера, появление на пороге нового врага, империалистического Запада, дало ему столь необходимую передышку. До вторжения в Кувейт ему нужно было выдать обещанное экономическое чудо незамедлительно. Как только Ирак снова оказался в чрезвычайном положении, Хусейн мог прибегнуть к своему излюбленному приему – свалить вину за последствия своей агрессии на жертву и попросить своих подданных перетерпеть трудности настоящего ради лучезарного будущего.
Экономическое возрождение по Саддаму после ирано-иракской войны не состоялось именно из-за международной осады. Впрочем, его политические требования к Тегерану так и не были выполнены. Можно вспомнить, что отсутствие прогресса в достижении прочного соглашения с Ираном было крупным препятствием для возвращения Ирака к нормальной жизни после войны и, следовательно, основной заботой Саддама. И все же до 2 августа он практически ничего не мог с этим поделать. Он никак не мог признаться своему народу, что он втянул его в восьмилетнюю кровавую войну только для того, чтобы спасти свой режим. Не мог он признаться и в том, что фактически война была проиграна. Поэтому руки у него были связаны; он не мог идти на уступки Ирану, не огласив полного провала своей «второй Кадисии».
Все эти затруднительные обстоятельства были полностью устранены после оккупации Кувейта. Для того чтобы действенно сопротивляться мощной силе Соединенных Штатов и их лакеев, доказывал Саддам, Ирак должен был освободиться от всяких других препятствий, даже кое-что за это заплатив.
14 августа Саддам передал послание президенту Ирана Али Акбару Хашеми-Рафсанджани, предлагая, чтобы две страны приняли условия Алжирского соглашения 1975 года, согласились на обмен военнопленными и вывели свои войска из соответствующих оккупированных территорий. Удивленный Рафсанджани немедленно воспользовался этой возможностью, и 18 августа начался обмен военнопленными.
Принимая во внимание унизительные обстоятельства, при которых Алжирское соглашение было заключено, и тот факт, что отказ от этого соглашения был основным требованием Ирака к Ирану после вторжения 1980 года, мирные предложения Хусейна были ошеломляющими. В письме к Рафсанджани всего за три дня до вторжения в Кувейт он все еще настаивал, что суверенитет над Шатт-эль-Арабом должен «принадлежать Ираку по законному историческому праву».
И снова Иран оказался решающим фактором в политической карьере Саддама. В 1975 году он загнал себя в угол и поэтому был вынужден сделать самую крупную уступку в своей карьере с тем, чтобы получить жизненно важную передышку для решения серьезнейшей курдской проблемы. В 1980 году, когда доброе расположение Тегерана нельзя было купить, он решил воевать, чтобы отразить непримиримую враждебность революционного режима. В 1990 он вынужден был ублаготворить своего мощного восточного соседа, чтобы развязать себе руки для предстоящего броска на юг.
Усердно налаживая отношения с Ираном, Саддам оборачивался совсем другим ликом к прочим соседям Ирака, пытаясь с самого начала придать кризису в Заливе «сионистский» оттенок. Связав свою кувейтскую авантюру с палестинской проблемой, он надеялся изобразить себя защитником панарабского дела, таким образом устраняя возможную оппозицию своим действиям в Кувейте в арабском мире. Если «возвращение Кувейта своей родине» было первым шагом к «освобождению Иерусалима», как мог какой-нибудь арабский лидер против этого возражать? Агрессор превращался в освободителя и в героя. Обеспечивалась благодарность арабского мира в форме щедрых финансовых вливаний в пустую арабскую казну.
Аннексия Кувейта, таким образом, изображалась как «цель, близкая всем арабам, при помощи которой мы всесторонне, навечно и коренным образом исправим то, что колониализм навязал нашей стране». Как только первые американские подразделения прибыли в Саудовскую Аравию, Саддам быстро выдумал, что в конфликте участвует Израиль. Он доказывал, что в королевстве размещены израильские летчики и войска и что Соединенные Штаты и Израиль «поделили между собой агрессивные акции». По этому плану, доказывал он, «Израиль перекрасил свои самолеты и снабдил их американскими опознавательными знаками. Некоторым из летчиков заранее дали американские имена и удостоверения личности, чтобы избежать прямого военного выступления Ирака против Израиля».
– Однако, – предупреждал Хусейн, – Ирак бдителен, и его не обманут американские знаки на сионистских истребителях... На враждебные действия Израиля он ответит тем же. Обвинения Израилю и непрерывные угрозы в его адрес стали постоянной темой в заявлениях Саддама на протяжении всего кризиса.
12 августа, в первом официальном провозглашении своей «мирной инициативы», Саддам изложил свой оптимальный сценарий разрешения кризиса. Он связал кувейтский вопрос с палестинской проблемой, предложив всеобъемлющее решение для «всех аспектов, связанных с оккупацией или с тем, что называется оккупацией» во всем регионе. По его мнению, такое решение должно было включать «немедленное и безоговорочное удаление Израиля с оккупированных арабских территорий в Палестине, Сирии и Ливане, уход Сирии из Ливана и взаимный вывод войск Ирака и Ирана». И только после того, как все эти проблемы будут решены, можно будет достигнуть «соглашения о ситуации в Кувейте», «принимая во внимание исторические права Ирака на эту землю и выбор кувейтского народа». Материальные интересы Ирака стали всего лишь частью великого морального крестового похода, предпринятого Саддамом от имени всего арабского мира.
Если бы это предложение было принято, а тем более выполнено, оно бы являло собой блестящее достижение Саддама. Одним махом он стал бы архитектором нового порядка на Ближнем Востоке и защитником палестинцев, разрубил бы тугой узел на иранском фронте, свел бы на нет 15 лет сирийских усилий в Ливане и стал бы бесспорным всеарабским лидером, а арабский мир, особенно богатые нефтяные государства, больше чем когда-либо готовы были бы удовлетворить его финансовые притязания. И, самое главное, выдвигая это предложение, он практически ничем не рисковал. Чем бы ни закончилась его инициатива, он вышел бы победителем, так как его всеохватывающие требования выражали заветные желания большинства арабских народов. Поставив решение кувейтского кризиса в конце списка, Саддам давал себе достаточно времени, чтобы изменить демографический баланс в крошечном эмирате (как он это сделал в Курдистане в начале 1970-х годов), так что когда «кувейтский народ получил бы возможность решить свое будущее», результат был бы заранее предопределен. Согласно отчету, опубликованному 19 декабря 1990 года международной организацией по защите прав человека «Международная амнистия», приблизительно 300 000 кувейтцев, почти треть кувейтских граждан, бежало из страны после вторжения. Те, кто остался, подвергались систематическим жестоким репрессиям, направленным на уничтожение Кувейта как независимой нации: «Жителям пришлось менять названия улиц, удостоверения личности и номера машин. Была отменена разница во времени между Кувейтом и Багдадом. По неизвестным причинам иракские власти запретили кувейтцам отращивать и носить бороды Некоторых нарушителей наказывали, вырывая бороды щипцами».