В музее, казалось, запахло одновременно порохом, шампанским и розами. Нос у Феликса был хоть и маленький, но шёл в комплекте с собачьим слухом, запахи для него имели чрезвычайное, не эстетическое, а скорее информационное значение, как и для любимого им кокер-спаниеля, оставленного и ждущего дома с грустными глазами, похожими на глаза хозяина. Курсант не любил вопросов, на которые не знал ответов, поэтому наметил себе по приходу в училище сбегать в библиотеку и узнать, есть ли там книги о гусарах-ахтырцах и действительно всё ли было так, как рассказала экскурсовод. Энциклопедиям и словарям он доверял больше.
«Вот ты где! К-курсант, два наряда в-вне очереди и-и лишение увольнения тебе!» – «За что, товарищ майор?» – «За-за-за опоздание в строй! Бегом в гардероб одеваться и на вы-выход». Трюкин, не дождавшись Феликса, пошёл на его поиски, а найдя сам затем ненадолго задержался в соседнем зале, где были выставлены оружие и одежда гусар. Выдав курсанту его шапку-ушанку и серую шинель, одиноко висевшую среди разноцветного штатского платья, гардеробщица похвалила Феликса: «Молодец, не куришь, не то, что эти паровозы». Когда она раньше работала на железной дороге, то очень они ей не нравились паровозы эти, отменённые в пятьдесят шестом году, но увы и ах, годы взяли своё, поэтому теперь у неё – музей, как депо конечной станции. Курсант по-быстрому оделся, подошёл к зеркалу в полный рост, оправился. Так, хлястик на месте, пуговицы на месте, бляха на ремне начищена и блестит, на внутренней поверхности шапки пришита бирка с его фамилией, чтобы не перепутать, значит всё хорошо. И выбежал на улицу.
Пав жертвой своей любознательности и страсти к военной истории с её аппликацией из красочных костюмов, Феликс по прибытии в казарму и не пойдя в увольнение снял парадный китель и заступил в первый из предстоящих двух нарядов. Цветная форма гусара есть его продолжение, тогда как сам курсант есть продолжение своей серой формы. Теперь не содержание определяло форму, а наоборот.
Из его курса триста курсантов-спартанцев сняли свои кирзовые сапоги с портянками, повесили их сушить на табуреты и батареи парового отопления, а сами в ботинках и выходном обмундировании защитного цвета пошли в увольнение. В один момент в тёплой казарме не стало чем дышать. С целью самовыживания Феликс для быстрого проветривания казармы открыл окна настежь. Именно так – настежь, теперь уже с мягким знаком на конце, о чём абитуриент настаивал на вступительном экзамене по русскому языку и литературе. Один из членов приёмной комиссии – майор с голубыми лётными петлицами, узнав, что Феликс из семьи военного авиатора, решил помочь и подсказывал, что мягкий знак тут якобы не нужен. Их спор рассудил орфографический словарь, проиграл Трюкин, но Феликс почему-то проигрыш замполита не помнил и был ему благодарен за неудачную попытку помощи.
Будучи чистым телом от бани и душой от музея, он стоял со штык-ножом возле тумбочки дневального и пространно рассуждал о превратностях своей судьбы. «За что наказан? За любовь к искусству? Тогда и не страшно. Как будет следующее увольнение – куплю мороженое и пойду в театр. Кстати, носили ли спартанцы сапоги, были ли у них вонючие портянки? Надо посмотреть в энциклопедии». Осталось подождать всего четыре года и, надев офицерские погоны, он, как Евграф и Денис Давыдовы в шитом мундире со шпорами и саблей, тоже поедет покорять город и женщин.
Но, пока никто не видит, Феликс положил в карман подаренный родителями на 16-летие запрещаемый Трюкиным плейер, включил любимую кассету группы «Nathareth» и в наушниках, скрытых повседневным зимним пэша (так сокращённо и неуважительно называли курсанты своё полушерстяное обмундирование), зазвучало «Love Hurts» противным голосом, который ни с чем не спутаешь.
Альма и пенаты.