Вытащил же он из бездны своего соседа, который занимал вторую половину домика. В запойном пьянице, в меню у которого, как и у демократа Георгия, были только лук и карамель, скрывался начальствующий художник, ни много ни мало – председатель общества живописцев Садгоры. Художник пробовал безрезультатно лечиться у нарколога, а к нормальной жизни его вернула история, рассказанная ему Феликсом под вечернюю чарку о русском портретисте Кипренском, мастерство которого современники сравнивали с мастерством Рембрандта. Его кисти принадлежат хрестоматийные изображения гусара Давыдова и поэта Пушкина в советских школьных учебниках по литературе. Сосед-художник об этом знал, конечно, лучше Феликса, но он не мог и предположить, что даже в захудалой садгорской комендатуре есть люди, интересующиеся не только водкой, но и русским искусством. Поэтому, переходя с самогона на водку, поведал драматическую семейную легенду о том, что его родословная идёт от описанного Пушкиным русского корнета лейб-гвардии Гусарского полка Эммануила Карловича Сен-При, покончившего с жизнью от неразделённой любви. О том, как и при каких обстоятельствах могли появиться дети – художник загадочно молчал и улыбался, как Джоконда с полотна Леонардо да Винчи. Последнее, что в этот вечер он сделал – это была разбитая о стену его мастерской, в которой как на палитре перемешались запахи перегара и масляной краски, недопитая бутылка водки и требование налить ему берёзового сока. Подайте мольберт! Ему всё-таки есть для кого творить, а он думал о самоубийстве, как его известный предок! На старом кладбище пусть ему поставят стелу не хуже, чем Кипренскому в Риме: «В честь и в память Кароля Франциевича Сенприенко, самого знаменитого и единственно русского художника Садгоры».
Но если соседу-художнику хотелось для кого-то творить, то лейтенант не понимал – для кого же он старается, чтобы внутри воинских частей и на улицах Садгоры торжествовал Устав гарнизонной и караульной служб. Майору Дикому это надо было только для отчётности, да и то в связи с его ежедневной занятостью постройкой трёх гаражей, повышением октанового числа ворованного бензина и игрой в шахматы ему было хронически некогда. Стоявшая десятилетиями в кабинете коменданта старинная печатная машинка «Mersedes» с вдруг востребованной буквой «i» перекочевала в кабинет старпома и тот вместо Любы делал эту проклятую отчётность на карпатском языке, портя себе глаза, которые даже в очках отказывались эту букву видеть. Феликс проявил себя не только комендантским шахматистом, но и придворным полиглотом. Сказалась страсть к словарям и энциклопедиям. Но оказанная один раз услуга стала его постоянной обязанностью и уже, как оказалось, ничего не стоила. Место печатной машинки на столе коменданта занял медный колокольчик, в который он начинал звонить всякий раз, как только ему что-то было надо, хотя телефонная связь с дежурным по гауптвахте была исправной. В Диком проснулся дикий барин, и требовал он к себе холопов на поругание, т.е. арестованных солдат на постройку гаражей.
Однажды на полигоне под Садгорой случилось несчастье. Солдаты из пехотного полка, находившегося на бывшей улице Русской, были в полях где-то под Марусиными Крыницами, и какая-то хуторская душа неизвестного дровосека или его жены продала хлопцам по их просьбе самогон, тушёнка у них была с собой. Если по содержанию консервной банки претензии могли быть только у ресторанного критика, то нечто мутно-белёсого цвета, налитое в стеклянную литровку без пробки, даже для простого солдатского носа пахло чем-то подозрительным. Но за это «нечто» было уплачено сначала деньгами, а потом, спустя несколько часов, наступлением слепоты. Загорелась горилка нестерпимым огнём в жадных глазах. МыколМыколыч, заведующий колхозным медкабинетом, первым принял отравленных пациентов и вспомнил всё, чему его хорошо учили в советском меде. Ещё полуживые шестеро солдатиков были срочно доставлены в медсанбат Садгоры и уже там под руководством новоявленного начмеда гарнизона, с трудом и со словарём читающего латынь, но хорошо говорящего на карпатском, уплатили в последний раз, отдав жизни за дегустацию родной самогонки. Младоначмед, следуя реформаторской моде сваливать всё на предшественников и отрицая очевидное, утверждал, что доставшиеся ему в наследство подчинённые с тридцатилетним лечебным стажем не в состоянии работать в новых условиях и как будто бы формулы метилового и этилового спиртов по-карпатски пишутся по-другому. Где ж его учили?