Быстро сбив своим матерчатым «огнетушителем» колючие языки пламени в старом малиннике, Володя приступил к обработке следующего участка, но тут вдруг заметил, что рыжая полоса вплотную подошла к саду Татьяны. У домика, конечно, всё было чисто, но вот забор… Ненасытные языки раскалённой субстанции неслышно подкрались к нему, и дощато-бревенчатая ограда вдруг вспыхнула, разгораясь всё сильнее. Столбы пылали, будто свечи на грандиозном кроваво-красном подсвечнике, а между ними неистовая первородная стихия с наслаждением поглощала высохшие на солнце доски, увитые сухим, будто порох, прошлогодним ползучим вьюном и колючей проволокой.
«Эх, поленился траву с забора убрать», – с горечью подумал Володя. Но сожалеть было поздно. Раздуваемый ветром искристый жар горящей изгороди легко мог перекинуться на крышу сарая, а оттуда и до домика было рукой подать. Позабыв обо всём на свете, наш герой бросился к участку Татьяны, но вспомнил вдруг, что калитка там закрыта на замок.
Возвращаться за ключами? Упустишь время! Оставалось одно – попробовать перемахнуть через ограду. Благо, она не вся ещё была объята огнём. Первая попытка завершилась неудачей: штанину брюк он разорвал колючей проволокой, а из глубокой царапины на ноге сочилась кровь. Владимир разогнался для повторного прыжка, но передумал. Понял, что пылающий неприступный прямоугольник забора может стать для него смертельной ловушкой. Сбить пламя с горящих столбов тоже не вышло: жарко, не подойти. Домик находился метрах в пяти от эпицентра стихии, и Володе вдруг показалось, что большой опасности для него нет. Вполне возможно, что наш огнеборец был прав, вот только усилившийся порывистый ветер спутал ему все карты.
Тем временем, взметнувшись на ветхий придорожный плетень, огонь каким-то непостижимым образом буквально перелетел через не просохшую пока ещё колею дороги. Это была прямая угроза для участка Володи. А потому, оставив всё как есть, наш неутомимый «садист» бросился спасать свою драгоценную собственность. И только когда опасность миновала, он поднял глаза на дом супруги и буквально обомлел от ужаса: строение было объято пламенем от фундамента до самой крыши.
Стены и перегородки почти прогорели, а жадные всепоглощающие багровые языки с наслаждением лизали голый каркас здания. Были видны деревья, овраги, кусты за трепетным кроваво-красным огнём пожарища, и весь этот далёкий иссиня-розовый пейзаж смотрелся, будто призрак иного мира…
Когда на следующий день Татьяна узнала все подробности случившегося, она не плакала, не переживала, а спокойно так подошла к Володе и спросила, знает ли он, во что обошёлся ей этот дом? Потом тем же ровным почти беспристрастным голосом поинтересовалась, за какие деньги он мог бы продать свою гнилую хибару? Цифры оказались абсолютно несопоставимыми, и железная леди тут же вынесла вердикт, который поразил Володю, будто гром среди ясного неба:
– Выходит, ты решил спасать свой копеечный сарай, оставив на произвол судьбы дом, который был на порядок дороже?! Милый мой, я думала, что ты умнее. Я заблуждалась, и… всё на этом. Ты свободен! Больше не хочу тебя видеть!
Так по-деловому без лишних эмоций закончился их роман. Но только сидя за столом у тёщи и приняв неприемлемые для теперь уже бывшей супруги успокоительные сто грамм, Володя окончательно понял, что его вышвырнули за порог, будто нашкодившего котёнка – безжалостно и бесповоротно.
Нас учили во времена СССР, что «человек человеку – друг, товарищ и брат». Эти слова из «Морального кодекса строителя коммунизма» были известны любому и каждому. Однако Страна Советов канула в Лету, а вместе с ней ушли те добрые доверительные отношения, которые считались в Союзе чем-то само собой разумеющимся.
Жители новой России – не все, но многие – увидели в своих близких, друзьях и знакомых не милые сердцу родственные души, но предмет для достижения корыстных целей, неиссякаемый источник личного обогащения. Это поистине чудовищное перерождение происходило исподволь, незаметно. Но тем ужаснее оно выглядело в глазах тех, кто сумел сохранить лучшие душевные качества, кто не изменил своим убеждениям, всему тому, что люди впитывают с молоком матери.
А Татьяна… что же, она без колебаний приняла правила новой игры. Голый расчёт не оставил в её душе места для чувств и переживаний, а слово «нравственность» стало для неё пустым звуком.