Выбрать главу

А далее я позволю себе привести воспоминания и размышления глубоко уважаемого мною человека, иркутского протоиерея о. Евгения Касаткина, опубликованые в его книге "Записки иркутского священника". Отец Евгений – коренной петербуржец, в семилетнем возрасте лишился матери в блокадном "ленинграде", воспитывался в совецком детском доме. Вся жизнь о. Евгения, начиная с детских лет – это постоянная травля со стороны совецкого государства, которая началась ещё в детские годы. Это – свидетельство человека, рождённого в том самом сы-сы-сэре, куда, как в "рай земной", сегодня зовут всех нас вернуться разного рода "красные шакалята". Одним словом,читайте, господа, и делайте выводы…

…Когда я из медицинского изолятора был переведён в группу здоровых детей, то, к удивлению своему, столкнулся с детской жестокостью. Во-первых, у детей наблюдалось какое-то паталогическое стремление мучить живые существа. Например, лягушку через соломинку надувать. А воробушка, безобидную радостную беззащитную птичку, за лапки привязали к верхней перекладине ворот и бросали в него камнями. Во-вторых, между собой дети тоже были жестокими и склонными к ссорам. Никто их специально этому не учил. Чему же это приписать? Тогда я не понимал. Сейчас ответ имею: от безбожия. Страшное явление, охватившее Россию, принесшее ей столько бед и действующее до сих пор… Впрочем, есть злые примеры, влиявшие на детей. Это жестокость взрослых из персонала детдома, и притом женщин.

В детдоме я мысленно вёл дневник.

1. Сегодня за то, что я сходил в ближайший околоток порвать малины, которой там много, Наталья Ивановна оставила меня без обеда.

2. Сегодня за ничтожный проступок Наталья Ивановна раскровенила мне ухо. Как ей не жалко детей? А ведь у неё свой маленький сын…

3. Сегодня Валентина Никодимовна девочку Женю Мосейкову (10 лет) в наказание заставила лечь в постель. Перед этим она её насильно при всей группе мальчиков и девочек раздела догола. Чтобы добраться до спальни девочек, она была вынуждена в коридоре при всех бежать голая.

4. Вчера в школе делали какой-то болезненный укол. Меня доктор освободил по слабости здоровья. В детдоме после обеда детей уложили отдохнуть, чтобы не тревожить укол. Я, хотя и без укола, но чувствовал сильную слабость и тоже лёг. Валентина Никодимовна следила за нами, и придумала такую издёвку: "А почему Касаткин лёг? Ведь ему укол не делали". – "Так все легли, и я лёг. Я валюсь с ног…" Нет, всё же подняла меня. А она знала о слабости моего здоровья! Кажется, такое называется садизмом.

5. Во время прогулки в поле я наколол ноги о скошеную солому и отстал от группы. Педагог ко мне обратился с претензией: "Почему ты отстал?" – "Наколол ноги" – "Почему же другие не накололи?" – "Не знаю…". И тут же изобретается наказание.

6. Девочку в наказание Валентина Никодимовна уложила в постель (у неё была своя разработаная система наказаний, поставленая на поток). Через некоторое время вошла в спальню, и, вернувшись в группу, зная, что сказаное о девчонке ребята передадут и посмеются, объявила, что она там "лежит и воняет".

Подобных примеров можно привести более сотни. Но я устал их вспоминать. Обращает на себя внимание, что все эти акты садизма проявлялись со стороны женщин. Что же влияет на подобное извращение женской натуры? Некоторые женщины воспитывались без матери – это один фактор. У других в семье погиб или спился муж, и женщине-матери приходилось его заменять. Но почему-то в числе мужских качеств, прежде всего, видят грубость, жестокость, хамство, в то время, как признаком мужественности являются благородство, терпение, великодушие. А не видно ли здесь действия диавола? Опять же, общая причина – безбожие. И что пагубно: эта женская жестокость не изжита до сих пор в детских учреждениях. В то время ещё можно было сослаться на голод, на тяготы войны. А сейчас что? – Безбожие. Если в душе нет Бога, то эту пустоту занимает дух злобы – диавол. Пустоты не бывает в природе, ни физической, ни духовной. Отпечаток также накладывает уродливое воспитание. Чему хорошему научили нас в детдоме? Я уже не говорю о плавании и других детских достижениях. Но не прививалось никаких нравственных устоев. Всё, что нам давалось, это коммунистическое воспитание молодёжи:

– "Революция дала свободу, а нам счастливое детство". Люди, даже пережившие репрессии, могли помнить своё детство, как лучшую пору своей жизни. А нам остаётся помнить только вышеизложенное;

– "Сталин хороший, Николай II плохой". Так на многих теперь лежит грех злословия и хулы на Царя-Мученика!

– "Врагов уничтожают!";

– "Жалость унижает человека!"

А почему – "унижает"? Ведь жалость – это сочувствие человеку в несчастии, попытка поставить себя на его место, желание помочь. Какое из проявленных этих качеств должно унижать? Вот до какой морали доводит безбожие!

Уже в детдоме я начал размышлять, почему именно на мою долю выпало столько горя? У других меньше. Но не зависть к другим (всем хотелось добра) наполняла душу, а вопрос: почему? В чём здесь дело? Ощущалось действие зла, но откуда – тогда я не мог понять. А нам вбивали в головы: помещики и капиталисты – эксплуататоры, духовенство – их пособники. Богачи, мол, несли им целые сундуки драгоценностей… И, не смотря на это, в душе моей началось обращение, продолжившееся примерно лет шесть.

В основном, упомянутые выше клеветнические по отношению к Церкви бредни внушала нам "педагог" Микуцкая Валентина Никодимовна, член партии. Какой же был её общекультурный уровень?

Много лет спустя после окончания войны мне привелось встретиться с ней в Ленинграде на её квартире. Конечно, прошлого зла я не помянул, а погрузился в интерес встречи самой по себе. Настроена она была по-прежнему фанатично, по-коммунистически. По радио заиграла заключительная часть увертюры Чайковского "1812 год". Звучание концовки было торжественное, с колокольным звоном. Микуцкая не вытерпела: "Как противно слушать этот церковный колокольный звон!"

Я заметил, что это увертюра Чайковского "1812 год". Она с удивлением воскликнула: "Да?…"

Вот кто призван был нас воспитывать!

Кстати, об увертюре. В советских комментариях к ней указывалось, что она написана в честь победы над Наполеоном для торжественного исполнения "на открытом воздухе". Но по какому поводу она написана, умалчивали, прикрываясь объяснением, в честь чего. Как известно, Чайковский в ту пору ещё не жил. Великим памятником в честь победы над Наполеоном в Москве явился храм Христа-Спасителя. Идея памятника возникла у Александра I. Строился храм при Николае I и Александре II. Освящение затянулось из-за трагического события – убийства Государя в 1881 году. Освящён храм был при Александре III.

Это было великое торжество в Москве, сопровождаемое парадами, крестными ходами, выходами Царской Семьи, фейерверками, торжественными шествиями и концертами. И вот по этому поводу Чайковским была написана увертюра "1812 год" для исполнения на открытом воздухе. Идеологами совецкого времени увертюра была искажена. В конце её мелодия гимна "Боже, Царя храни!" была заменена мелодией Глинки "Славься". Какое надругательство над произведением и автором! Как будто, Чайковский мог заимствовать у Глинки! Сейчас, кажется, это искажение исправлено.

(Цит. по "Записки иркутского священника",

о. прот. Евгений Касаткин (с),

Иркутск, изд-во "Оттиск", 2010 г.)

Что ещё можно здесь сказать?… Фанатизм и безбожие порождают скотство. Скотство находит в себе выход в страхе перед вышестоящими и унижении нижестоящих. Будучи моделью поведения, демонстрируемой старшими, скотство и садизм прививаются детям и усваиваются ими: униженый "педагогом" ребёнок вымещает свою злобу хоть на младшем, хоть на бессловесной твари – собаке, котёнке, воробушке том же… Правда, в эпоху позднего Совка, в 1960-е – 1970-е – 1980-е годы, на смену фанатикам пришли циники – но многое ли изменилось? На смену фанатикам пришли циники, воспитаные фанатиками – такие же пещерные "интеллектуалы", такие же подхалимы перед вышестоящими и такие же садисты по отношению к подопечным. Кого они могли воспитать?