Лежа на боку в постели, Халандер смотрел, как на темном небе загорались первые звезды. Он знал, что на Земле ему не место. Звезды его понимали. А больше никто в этом душном мире. Никто.
Конечно же, здесь делали все, чтобы он чувствовал себя как дома. Ему предоставили современный коттедж, оборудованный всеми мыслимыми предметами электронного комфорта, набили целый шкаф всевозможной одеждой. В гараже стояла последняя модель ракетомобиля. Ему благодарное правительство дало все. Все, кроме возможности вернуться назад.
Родные тоже очень старались. Им так хотелось, чтобы он поверил, что его ждали, что его возвращению рады, что он вновь стал полноправным членом семьи, их плотью и кровью. Но все равно родители оставались для него чужими. Последний раз он видел их семнадцатилетним пареньком. Теперь это были улыбающиеся, радушные, но совершенно незнакомые люди, не вызывающие у него никаких чувств.
В тот момент, когда его ноги впервые коснулись земли, он стал ненавидеть. Он ненавидел приветствующие его толпы, ненавидел этот дом, машину, одежду… Порой он ощущал прилив ненависти даже к отцу и матери. Они тоже были частью общества, которое отняло у него космос. Он чувствовал себя пойманным в ловушку. Эти люди рассказывали, какой он герой и как это было благородно с его стороны столько лет служить «там» в одиночестве. Эти люди награждали его медалями, произносили в его честь речи, а ему всякий раз хотелось послать всех к черту, выплеснуть свою обиду за то, что с ним сделали.
Халандер часто стал думать о Служителях, которые вернулись раньше его. Таких было по крайней мере несколько десятков. Но, похоже, никто ничего о них не знал, Не было даже записей о том, что кто-то возвращался на Землю. Неужели он и впрямь был единственным, кому удалось пережить полет? Когда он спрашивал о других Служителях, люди только пожимали плечами. Нет, говорили ему, других не было. В их ответах ощущалась какая-то неловкость и нотка вины.
Первый месяц для Халандера обернулся сплошным кошмаром.
На пятый день после возвращения он избил на улице человека. Человек позволил себе оскорбительно высказаться о Кораблях и о тех, кто на них служит. Его издевательский голосок до сих пор звучал в ушах Нормана: «Надо быть чокнутым, чтобы столько лет подряд болтаться туда-сюда в этих жестянках. Да вы же просто психи!» И тогда Халандер сшиб его с ног. Он бы, наверное, растерзал негодяя, если бы их вовремя не разняли.
В середине второй недели он пошел в Психиатрический центр и позволил себя обследовать. Приспособьтесь, посоветовали ему. Научитесь приспосабливаться к обществу, в котором живете.
Еще неделю спустя он набросился на чиновника. И только статус отставного Служителя смог сберечь его от серьезного наказания.
Но ведь у меня были на то основания, вспоминал Халандер. Когда я спросил его, почему не существует других Служителей, этот тип расплылся в какой-то хитрой кошачьей улыбке… Тогда-то мне и захотелось врезать по этой улыбке, уничтожить ее. Просто не было сил терпеть!
«Что же дальше? — спрашивал себя Халандер. — Что мне теперь делать? Я никогда не смогу смириться с этой смертью при жизни. Если меня не заберут отсюда, я в конце концов кого-нибудь убью. Кого угодно. Потому что в том, что случилось, можно винить их всех?»
— Он безнадежен, — сказал Иллер. — Он как все остальные. Мы сделали все, что было в наших силах.
Доктор Баррак отложил папку с надписью «Халандер» и подошел к окну. Внизу, на глубине ста этажей, мчался поток транспорта.
— Я вызвал его, — сказал он убито. — Он знает, что никогда не сможет вернуться в космос. Но он знает и то, что здесь, в нашем мире, он вечный изгой. Это цена, которую платят все Служители. Для Корабля нужна деформированная психика, нормальный человек такого выдержать неспособен. Возможно, когда-нибудь нам удастся изменить схему. Но не на этот раз. Не теперь.
— Значит, вы собрались его передать? — спросил Иллер.
— А что мне еще остается? Если я не передам его, он сорвется, начнет буйствовать. Халандер — потенциальный убийца.
— Но и национальный герой.
— Как и все, кто был до него. Люди с пониманием относятся к этой проблеме. Поэтому и был построен этот Пансион Служителей. Там такие, как Халандер, могут найти покой. Там, и больше нигде на свете.
— Может быть, нам удастся спасти следующего, — сказал Иллер. — С каждым новым случаем мы продвигаемся все дальше. Остается надеяться, что в следующий раз Корабли не смогут одержать верх.
Баррак не ответил. Он по-прежнему смотрел на ленту автострады.
Халандер шел по длинному, ярко освещенному коридору. При каждом взмахе рук он чувствовал, как пальцы касаются уставной полоски на брюках. Как славно было, наконец, вновь надеть форму. Как хорошо, что ему все-таки вернули его форму.
— Вот мы и пришли, Норман, — сказал доктор Баррак, указывая на тяжелую дверь. — Отныне вы будете находиться здесь. Надеюсь, вы сможете убедиться, что мы ничего не забыли.
— Спасибо, произнес Халандер. — Я в этом не сомневаюсь. До свидания, доктор.
— До свидания, Норман.
Халандер вышел в специальную камеру. Доктор Баррак тяжело вздохнул и отвернулся.
Норман шагнул в тускло освещенный отсек и остановился, прислонившись к двери. В мягком полумраке пахло совсем по-домашнему. Ровно светились шкалы приборов. Господи, как же здесь хорошо, подумал он, глубоко вдыхая этот воздух и стискивая пальцы в кулаки. Он стоял в привычной темноте, закрыв глаза, в голове кружилась одна-единственная мысль:
Вот оно, мое место… вот чему я принадлежу безраздельно, душой и телом.
Я Норман Халандер. Служитель Корабля.
Пол Андерсон
ПАТРУЛЬ ВРЕМЕНИ (Пер. с англ. М.Гилинского)
БЫТЬ ЦАРЕМ
Однажды вечером в Нью-Йорке середины двадцатого века Эверард, переодевшись в старенький халат, смешивал себе коктейль. Его прервал звонок в дверь. Он выругался. За последние несколько дней он очень устал и сейчас не желал иной компании, кроме доктора Ватсона и его рассказов.
Может быть, ему быстро удастся избавиться от незваного гостя? В домашних туфлях он прошлепал через квартиру и открыл дверь, придав своему лицу как можно более недружелюбное выражение.
— Привет, — холодно сказал он. И тут же в одно мгновение ему показалось, что он на допотопном космическом корабле, который только что освободился от земного притяжения: наступила невесомость, и он беспомощно барахтается в воздухе среди сияния звезд.
— Ох, — сказал Эверард. — Я и не думал… Заходи.
Цинтия Денисон задержалась на секунду в дверях, глядя на бар поверх его головы. Над баром висели два скрещенных копья и шлем с плюмажем из Эгеиды бронзового века. Предметы были темные, блестящие и изумительно красивые. Она попыталась говорить спокойно, но из этого ничего не вышло.
— Налей мне чего-нибудь, Мэнс. Только поскорей.
— Ну, конечно.
Он крепко стиснул зубы и помог ей снять плащ. Она закрыла за собой дверь и присела на модную шведскую кушетку, такую же красивую и необходимую, как оружие над баром. Дрожащими руками она достала из сумочки сигареты. Некоторое время они избегали смотреть друг на друга.
— Все еще пьешь ирландское? — спросил он.
Ему показалось, что слова эти донеслись откуда-то издалека, а его тело, неуклюже ворочавшееся среди бокалов и бутылок, забыло все, чему его обучили в Патруле.
— Да, — сказала она. — Значит, ты еще помнишь.
Неожиданно громко щелкнула ее зажигалка.
— Прошло всего несколько месяцев, — сказал он, не зная, что говорить дальше.
Энтропия. Обычное время, ничем не изменяемые сутки по двадцать четыре часа в каждых.
Она выпустила клуб дыма и посмотрела, как он расплывается в воздухе.
— Я почти все время пробыла в нашей эпохе со дня моего замужества. Ровно восемь с половиной месяцев моего личного, биологического времени жизни, с тех пор как Кейт и я… А ты, Мэнс? Сколько времени и в скольких эпохах ты прожил с тех пор, как был шафером на нашей свадьбе?