— Творить… Ой, насмешила… Людям, этим тупым бездушным тварям — творить?! Да они же не умеют, понимаешь — не у-ме-ют! — он почти сорвался на крик, кашлянул, добавил уже спокойней: — Не умеют. Нет у них такой способности…
Эрле посмотрела на него, нахмурилась недоуменно — и вдруг рассмеялась звонко и весело, запрокинув назад голову, почти до слез на глазах — остановило только то, что на морозе они неминуемо застыли бы… Отсмеявшись, вытащила из муфты руку, обмахнула глаза.
— Талантов нет, говоришь? Ну-ну, — непонятно к чему протянула она, снова улыбнулась — и сорвалась с места, насмешливо бросив через плечо:
— Ну же, не отставай! Пока ты будешь тут стоять и рассуждать о низменности человеческой натуры, тебя обгонят даже те, кто раньше был позади!
Некоторое время они катили по льду молча: Эрле — впереди, Себастьян — за ней. Потом он тихо спросил:
— Я сказал что-то не то?
— Давай не будем об этом, а? — вздохнула девушка. — Смотри лучше, какой день хороший: солнце, снежок, безветрие, можно дышать полной грудью… И еще посмотри, сколько хорошего у тебя есть — талант, молодость, и столько дней впереди, и много-много непройденных дорог — а сколько стихов, которые еще надо написать! — и глаза, чтобы видеть красоту этого мира, и… — Эрле осеклась, заметив, что он смотрит на нее как-то странно, очень пристально и вдумчиво, машинально пощипывая себя левой рукой за запястье правой. Потом он улыбнулся — это вышло у него нежно и немного печально:
— А еще у меня есть моя муза… Моя собственная личная муза… Так ведь, Эрле?
— Да нет же, — откликнулась девушка живо. — Ну сам посуди — какой из меня источник вдохновения? Я же не даю тебе ничего нового, ты пишешь потому, что ты — это ты, ведь я уйду, а ты — останешься…
— Ты — уйдешь? К кому? — он подкатил сбоку, взглянул в лицо пристально и невидяще. Эрле не ответила, только с силой толкнулась коньками и стремительной стрелой улетела вперед. Себастьян заскользил за ней — с тем же успехом можно было попытаться догнать молнию.
— Эрле, я… — выдохнул он с трудом, пытаясь беречь дыхание. Она чуть мотнула головой — даже не обернулась, целеустремленно глядя вперед.
— Эрле… — он начал отставать. К его удивлению, она тоже немного притормозила.
— А хочешь, я отведу тебя в сказку? — он догнал ее, тронул за руку — быстро, заискивающе. — Там подо льдом — зеленый русалочий дворец, и русалки, одетые в серебристый рыбий мех, играют друг с другом в солнечные зайчики, а зеркала у них… — Себастьян не закончил, остро осознав, что опять говорит не то. Эрле мягко покачала головой:
— Ты опять забыл. Я вряд ли сумею их увидеть.
— Ничего, я покажу! — он говорил горячо, стиснул на мгновение зубы, опять понимая: не то. — Ты увидишь, ты должна, ты — не они, у тебя получится!..
Эрле непроницаемо повернула к нему голову — впервые он не мог понять по ее лицу, что она чувствует.
— Спасибо, что-то не хочется. Я уж лучше домой. — Она свернула в сторону, проскользнула между двумя хохочущими девчонками, влилась в очередную группу людей — исчезла, растворилась, сбежала…
Он остался один. Стоял до тех пор, пока кто-то его не толкнул. Себастьян еле слышно извинился — его не услышали, впрочем, это было и неважно, — развернулся и медленно, с усилием, глубоко впиваясь коньками в беззащитный лед, покатил за своей тенью — туда, где водились русалки. Один.
Больше Эрле его не видела. Через три дня, когда она снова отправилась на речку покататься на коньках — обидно… любимая забава словно потускнела, утратила часть привлекательности… — ей встретилась Мария. Словно невзначай Эрле спросила у нее, как там Себастьян. Девочка посмотрела на нее недоверчиво и угрюмо пробормотала, что он еще третьего дня сбежал из дома — и, судя по оставленной им короткой записке, возвращаться не собирается, потому что твердо решил добраться до моря, устроиться матросом на какой-нибудь корабль и навсегда уплыть в дальние неведомые края. Эрле скептически хмыкнула, выразив тем самым обуревающие ее глубокие сомнения в разумности сей затеи; Мария не сказала ничего, и на том они разошлись.
Эрле дожидалась оттепели, чтобы покинуть Ранницу. Никому о своем намерении она пока что не сообщала, да в общем-то, и сообщать было особо некому: ни Марка, ни Анны, ни Стефана, а теперь вот еще и Себастьяна не стало… Впрочем, о последнем она, признаться, не слишком сожалела — но не тревожиться остатками души за судьбу юноши не могла. А еще было жалко его родных. Собственно говоря, это ведь она была виновата, что все получилось так плохо, но на то, чтобы почувствовать себя таковой, у нее уже не было сил.
С горя начала писать стихи. Не понравилось: они выходили неживые и слишком тяжеловесные. Сама себе удивилась, обнаружив, что успела уже написать довольно много; уничтожать не стала — спрятала, не собираясь кому-либо их показывать.
…А оттепель никак не приходила.
Она спускалась вниз по лестнице. Медленно, очень медленно, склонив голову набок, словно вслушиваясь в каждый скрип ступенек. Рукой вела по перилам — до тех пор, пока не осознала, что пытается царапать ногтями полированную поверхность. Отняла руку, зачем-то оглянулась, вороватым движением спрятала руку за спину. Ступила на последнюю ступеньку — и поняла, что забыла, зачем спускалась. Подняться наверх, может, вспомню?
Вместо этого — села на предпоследнюю ступеньку, пачкая юбку, потом — медленно обняла руками колени, положила на них голову. Глаза оказались рядом со столбиком перил — так близко, что едва было можно рассмотреть прожилки в темном дереве. Не удержалась, потянулась к столбику, коснулась его пальцем, сильно надавила, начала путешествие — сверху вниз, от выточенного кольца по гладкому изгибу до самой ступеньки, потом снизу вверх — и так до тех пор, пока пальцу не стало горячо и больно. Обхватила столбик ладонью, распрямила ноги, привалилась к перилам плечом и головой. Закрыла глаза. Мыслей не было. Было хорошо и немножко спокойно. Тела своего она уже не чувствовала, и это оказалось приятней всего. Воздух тек сквозь голову быстро и невесомо, и девушка становилась легкой и прозрачной, медленно пульсировала, то распухая, то сжимаясь до одной точки. А потом ее не осталось совсем.
— Эрле? Эрле, да что с тобой!
Кто это? Надо бы глаза открыть — о-о, оказывается, я все еще есть — что-то холодное на руках… фу, гадость.
— Марк?..
Он был рядом. Он стоял на коленях — серый подбитый мехом плащ, непокрытая голова — весь обсыпанный снегом, как рождественский принц из сказки. Он держал ее ладони в своих. Золотистого ореола власти вокруг его лица уже не было. Она высвободила руку, машинально потянулась к коричневому меху воротника — стряхнуть паучат-снежинок; так и не дотянулась: уронила. Наверное, лицо при этом у нее было пустое — Марк сам встал и ее потянул наверх.
— Я это, я… Ну нельзя же с собой так… Вот и верь тебе после этого… — то ли засмеялся, то ли заплакал он.
Эрле ткнулась щекой в его плечо, в холодную немного влажную ткань плаща. Под тканью было тепло, и оно дотянулось до ее щеки. От Марка пахло улицей, морозом и дорогой.
— Это ничего, что я так? — шепотом спросил он на ухо. — Без предупреждения, даже знать о себе не давал?..
Девушка молчала. Невероятное, робкое, почти обморочное тепло отдавалось в груди гулкими короткими ударами сердца.
Назавтра пришла оттепель. Через неделю была свадьба.
Эрле не знала, что они будут делать после свадьбы: останутся ли в Раннице, у тетушки Розы, поедут ли еще куда… Самой ей об этом как-то не думалось, а спросить у Марка — не догадалась. Впрочем, оказалось, что он уже все предусмотрел и заранее обо всем позаботился. Вернувшись домой из церкви, Эрле собрала свои нехитрые пожитки, поцеловала на прощание украдкой утирающую глаза тетушку Розу, посадила в корзинку хмурого Муркеля и отправилась в свой новый дом — Марк купил его еще месяц назад и даже успел обставить. Это было невысокое двухэтажное строение с покатой черепичной крышей и просторными окнами; фасад его выходил на тихую улочку, а за домом располагался небольшой садик с несколькими яблонями. Эрле он очень понравился; Муркелю тоже. Удивило, правда, то, что часть комнат еще пустовала — Марк с возмущением ответил, что не мог же он обставлять апартаменты жены без самой жены, он вообще не понимает, как на него нашло такое умственное затмение, что он дом без нее купил! наверное, это предсвадебное… а что до остальных комнат, то он, конечно же, собирался сначала купить мебель, а потом идти делать предложение, но не вытерпел и решил поменять эти два дела местами. Тем более что в доме можно жить и так. Вот. А потом он удовлетворенно сообщил, что она как его жена будет хорошо обеспечена и, кажется, даже всерьез вознамерился составить план — сколько денег в год и на что она сможет теперь тратить. Эрле хохотала чуть ли не до упаду, потом чмокнула мужа в нос и сказала, что он просто прелестен. Тот, как обычно, ничего не понял и мрачным радостным тоном потребовал объяснить, что тут смешного. Это вышло у него так знакомо и привычно, что она снова прыснула, с трудом выдавив, что он лапушка и солнышко. Марк подумал и тоже засмеялся…