И только поставив точку и перечитав письмо, она обнаружила, что ни единым словом не упомянула про свое замужество.
В приоткрытое окно заглядывали весеннее солнце и ветка яблони. На пушистом черно-белом ковре с геометрически правильным рисунком переплелись в рукопожатии пятно солнечного света и тень от ветки. В садике чирикали воробьи; пахло влажной, осторожно осваивающей прогалины молоденькой травкой.
Эрле заканчивала вышивку. Диковинный цветок под ее иголкой обретал жизнь — распускались ярко-алые, чистые, горячие лепестки, будоража взгляд, привыкший за зиму к тусклости красок, изящно отгибались назад бледно-зеленые чашелистики, похожие на оттопыренные пальчики; оставалось только посадить на цветок толстого важного шмеля (если правильно подобрать нитки, он даже будет казаться мохнатым) — и все, картина будет готова. Она пока еще не знала, что собирается с ней делать — то ли подарит кому-нибудь, то ли себе оставит. В любом случае, сегодня вышивку не закончить, это и шмелю ясно, а солнышко вон какое славное — может, спуститься в садик? Ну и что, что там грязно и дует — Марк в отъезде, ругаться некому…
— Госпожа! Вас там господин Карл спрашивает, говорит — по делу. — Это Катерина. Полная, лицо строгое, волосы собраны в такой гладкий узел, что кажется — его натерли паркетным воском, а пробор — прямой и ровный, тронь — обрежешься… Эрле как-то раз видела: вернувшаяся с улицы Катерина стоит перед зеркалом и хищно орудует гребнем, восстанавливая нарушенную ветром симметрию. Но зато какой голос! Как она поет, когда думает, что ее никто не слышит!
— Да-да. Скажи ему — я сейчас выйду.
Встала. Вышивку — в секретер, к бумагам, задвинула ящик. Подошла к зеркалу, разгладила юбку, провела рукой по волосам — выгляжу вроде бы нормально… На пороге задержалась, оглянулась — прощай, солнышко, прощай, прогулка по саду!.. впрочем, на небе и так уже появились тучи…
При ее появлении Карл встал, поклонился чопорно; Эрле приветливо улыбнулась — доброго дня, бесконечно рада вас видеть, как здоровье вашей драгоценной супруги? — но руку для поцелуя давать не стала; непринужденно устроилась в бело-зеленом полосатом кресле с гнутыми ножками в виде копытцев сатиров, лицом к напольным часам красного дерева с золочеными купидончиками и амурчиками; потянулась к вазе на низеньком столике, отщипнула пару виноградин.
— Угощайтесь же. Вы что, не любите виноград?
— Нет, спасибо, — отказался гость. Он сидел на самом краешке дивана, немного подавшись вперед; пальцы правой руки машинально барабанили по колену. — Не охотник я до него…
— Жаль, жаль… Это Марк привез, с юга откуда-то, чтобы меня побаловать…
— Кстати, когда он вернется, непременно передайте ему, что мы с женой будем счастливы видеть вас у себя в гостях. — Карл говорил быстро и нервно; Эрле показалось, что сначала он хотел сказать что-то другое, но передумал. — Пожалуйста, заходите, не стесняйтесь, жена хотела вам показать какое-то новое растение…
— Непременно зайдем, — светски улыбнулась Эрле и отщипнула от грозди еще одну виноградину — маленькую, зеленую, невероятно душистую и прохладную на вкус. — Да и вы к нам тоже заходите — что-то я с Агнессой давно не виделась…
Гость не ответил, только молча сглотнул — потом с удивлением посмотрел на барабанящие по колену пальцы и переложил руку на подлокотник.
— Может быть, вы хотите яблок? Или чего-нибудь выпить? — снова заговорила Эрле; он отрицательно качнул головой; тогда она встала и подошла к окну — распахнула тяжелые створки, впуская в комнату свежий весенний ветер, зашуршавший в камине остывшей золой. И в тот момент, когда она, не отрываясь, смотрела на свой садик — отсыревшие за зиму стволы яблонь, и лишь тяжелые почки, которые скоро прорвутся юными клейкими листьями, показывают, что деревья не умерли, а просто спят; а из сердцевины пучков пожухшей травы выглядывает новая, молодая, свежая, — в этот момент Карл, наконец решившись, сказал глухо и быстро:
— Не отпирайтесь. Я знаю, что вы ведьма.
Эрле обернулась. Ее отражение в оконном стекле не дрогнуло, не переменилось в лице.
— Ну разумеется. Все женщины немного ведьмы.
Гость нервно хихикнул; она так и не поняла, что смешного он нашел в ее словах.
— Это другое. Рядом с вами люди меняются, становятся не такими, как раньше. Начинают делать то, чего прежде не умели — выращивать растения, как моя жена, или следить за звездами, как мой брат, или ловить лягушек в пруду и резать их, как мой кучер Мартин… А причина — в вас. Я давно за вами следил… Это вы подарили тот цветок моей жене и вы же поспорили с братом, что на луне есть холмы и долины… Я не знаю, как вы это делаете, и не хочу знать, — Карл говорил все торопливее и торопливее, то сплетая, то расплетая пухлые пальцы лежавших на коленях рук, — но я готов вам заплатить. Если надо — деньгами, если надо — душой.
Эрле вернулась к креслу, молча села в него, внимательно, из-под ресниц наблюдая за лицом собеседника. Внешне оно было спокойным и гладким; поймав пронзительный и напряженный взгляд Карла — не на нее, на вазочку с виноградом — Эрле позволила себе холодно усмехнуться:
— Да вы договаривайте, договаривайте. Что ж на полуслове-то замолчали…
Он не ответил, потом, спохватившись, провел рукой по виску — словно утирая пот; еще раз взглянул на вазу — Эрле подумала, виноград сейчас расплавится — потом произнес глухо:
— Сделайте меня писателем.
Она молчала. Тогда он продолжил — сначала осторожно и сухо, потом со все большим жаром:
— Мне не надо величия и славы. Я не хочу, чтобы мое имя прогремело в веках и дошло до потомков. Я согласен довольствоваться малым: знать, что я написал неплохой роман, и иметь возможность перечитывать его без отвращения.
Эрле молчала.
— Вы знаете, что это такое — вскакивать среди ночи с головой, полной идей? — спросил он очень тихо. — Бежать записывать, восторгаться — а поутру перечитывать и находить там все то же самое: серые бледные слова, неуклюжие обороты, сто раз высказанные идеи… Знаете, какая это мука — писать, мечтать, лететь, творить — а творчество раз за разом оказывается всего лишь копированием, жалким подражательством, а крылья — неуклюжими и деревянными… не то что летать — ходить по комнате опасно: зашибешь ведь кого-нибудь… Вы знаете, что такое подыхать от жажды, когда другие поливают водой цветочки? — его голос стал еще тише. — Неделю назад у меня умер отец. Он умирал, в другой комнате рыдала мать, а я сидел возле его постели и мог думать только об одном — это страдание, это живое страдание, которого мне так не хватало, а значит, я наконец сумею дописать свою главу… — он замолчал. Сдавил ладонями виски — так, будто хотел, чтобы его голова треснула.
— Съешьте виноградину. — Эрле откинула голову на спинку кресла, проговорила, глядя в потолок — простой, белый, с лепниной — Марк не захотел, чтобы на нем что-то было изображено: — Мне не нужна ваша душа. Я вообще не представляю, можно ли с вами что-нибудь сделать… Вы знаете, что у вас другой талант? — она посмотрела на него пристально, он ответил ей пустым и невидящим взглядом, потом пробормотал чуть слышно:
— Это неважно. Я не хочу заниматься ничем другим.
— Если вы подождете, — сказала Эрле мягко, — со временем вы начнете писать все лучше и лучше. Это я вам обещаю.
Карл повернул голову так, что она могла видеть его лицо только в профиль, и зачем-то посмотрел на напольные часы.
— Ждать? Сколько? — спросил он быстро. — Месяц, два? Год?
— Больше. Может — два года. Может — три или четыре.
Он рассмеялся — хрипло, словно каркнул.
— Слишком долго. За это время я успею либо сойти с ума, либо пожалеть о том, что не успел.
— Я не уверена, что у меня получится. Кроме того, это может оказаться опасным.
— Я дам вам деньги, — повторил Карл, как заведенный. — Много, много денег…