— Ну, так уж и балует… Уверен, на его месте любой делал бы то же самое.
Эрле улыбнулась — сначала Марку, понимающе, потом Себастьяну — немного свысока, на мгновение прижалась щекой к плечу мужа и проговорила, словно спохватившись:
— Впрочем, что это мы все обо мне да обо мне… Ты лучше о себе расскажи: что ты, где ты, как ты… Ты ведь, наверное, за эти полтора года столько диковинного повидал, что тебе теперь будет скучно с нами — обычными жителями заурядного маленького городка…
— Ну, не скажи, — покачал головой Себастьян. — Ты — и вдруг заурядная?.. — и добавил, мельком глянув на Марка: — А кроме того, люди везде одинаковы. Везде хотят пить, есть и надеть на себя набедренную повязку покрасивее; повсюду и всегда стремятся только к власти над себе подобными и не любят тех, кто хоть чуть-чуть лучше их…
— Люди любят не тех, кто мнит себя лучше, — проговорила Эрле, сделав упор на слове "мнит", — а тех, рядом с кем они сами могут стать лучше.
— А что тебе не нравится в том, что люди стремятся к деньгам и власти? — внезапно заговорил Марк; то была едва ли не первая его реплика за весь разговор. — По-моему, стремление к власти присуще всем: от поэтов до государственных деятелей, — только у каждого проявляется по-разному…
— Вот уж неправда, — молвил Себастьян убежденно. — Как можно сравнивать тех, кто делает свое дело за кружочки желтого металла, — и тех, чья единственная цель — украсить этот мир, сделать жизнь его обитателей хоть чуть-чуть лучше…
— Я что-то не поняла, кто у тебя украшает мир бескорыстно: поэты или государственные деятели? — Эрле улыбнулась тонко и понимающе, взглянула на нахмурившегося Марка и добавила уже серьезно: — А вообще-то это только бездельникам вроде нас с тобой легко говорить о радости бескорыстного служения людям — ведь деньги-то нам на жизнь зарабатывают другие…
— Кстати о поэтах, — снова вступил в беседу Марк. — Я, кажется, еще не сказал тебе? — твоя книга уже должна быть в Раннице.
Себастьян поднял от столешницы тусклый взгляд, в котором едва заметно промелькнул интерес.
— Да, о самом главном-то я вас и не спросил! — воскликнул он с вымученной веселостью. — Они — мои стихи то есть — хотя бы вам-то понравились? — говоря это, он смотрел только на Эрле.
— Очень, — откликнулась та искренне. — Особенно то, про пепелище, в самом конце — помнишь? Ну, про лекаря, который спасал людей, а когда загорелся его дом — соседи побоялись прийти на помощь, потому что опасались — он продал душу дьяволу: уж слишком хорошо он их лечил… И лекарь сгорел, а вместе с ним — его жена и рыжая собака, которая единственная пыталась их спасти… И только его маленькую дочку вытащили из огня. Очень правдивое стихотворение — как будто ты сам там был и все видел.
Марк молчал. Себастьян тоже. Потом достал из кармана платок, промокнул лоб и спросил — очень осторожно, словно нащупывая под ногами почву:
— Так ты… не знала про Стефана?
Эрле растерянно сморгнула — потом беспомощно оглянулась на мужа, словно ища поддержки, тихо вымолвила:
— Н… нет. Я не знала…
В комнату вошла Катерина, неся в руках поднос с тремя бокалами; Эрле немного замедленно взяла два — себе и Марку; машинально отпила глоток ледяного напитка, даже не почувствовав вкуса, и оставила бокал в руках, тупо поворачивая его на ладони.
Тишину нарушил Марк.
— Дорогая, — ласково пожурил жену он, — ты так и не собираешься говорить, что у тебя теперь тоже книга стихов есть?
— Это правда? — переспросил Себастьян, глядя на Эрле.
— Да, — ответил за нее муж, — и ее, кстати говоря, даже неплохо раскупают, так что в убытке я точно не останусь.
— Вот как? — протянул гость все тем же странным тоном. Молодая женщина зябко передернула плечами:
— Я не думаю, что это важно.
— Для меня важны все твои… успехи, — с расстановкой возразил молодой человек. Эрле взглянула на него исподлобья:
— Мои стихи не стоят того, чтобы о них говорить. Ты мастер, тогда как я не тяну даже на подмастерье. Запомни это, пожалуйста.
Себастьян улыбнулся ей печально и нежно, одновременно берясь за лежащую рядом с ним на кресле шляпу:
— Спасибо тебе, Эрле. Вот этого у меня, наверное, никому не отнять… Ты единственный человек, кто всегда верил в мою звезду — несмотря ни на что, даже на то, что ты…
— Ну-ну, — мягко перебила его молодая женщина. — Не вынуждай меня который раз повторять одно и то же — в смысле, что я невысокого мнения о собственных сочинениях, — и удивилась, запоздало заметив его движение, — так ты что же, уже уходишь?
— Да, — сказал Себастьян, поднимаясь на ноги и ставя нетронутый шербет на столик. — Мне уже пора.
— Но почему? — огорчилась Эрле. — Неужели даже на обед не останешься?
— Меня уже ждут, — отказался гость и добавил, коротко глянув на Марка, — мать и сестра. Я обещал прийти к обеду.
— Ну, если обещал, — пожал тот плечами, — тогда тебе, наверное, и правда лучше уйти.
— Да, — согласился Себастьян. — Я тоже так думаю.
У самой двери он обернулся.
— Прощай, Марк. Прощай, Эрле.
— До свидания, — поправила его она, а Марк добавил: — Заходи к нам как-нибудь…
Кивнув, молодой человек вышел.
— Почему ты не сказал мне? — укоризненно спросила Эрле, отстранившись от мужа, как только дверь за Себастьяном затворилась. — Ты же знал об их смерти — так почему, Марк?..
Он смолчал. Потом сказал, глядя куда-то в сторону:
— Если бы он не оскорбил тебя тогда, а я в ответ не оставил бы его добираться до дома одного — он был бы сейчас жив…
Эрле вздохнула и положила голову ему на плечо.
— Если бы я поняла, чего боится Анна, тебе бы вообще не пришлось провожать его до дома…
Марк осторожно коснулся рукой ее волос.
— Это произошло совсем недавно, в самом начале весны, — произнес он шепотом. — Я сам узнал только на днях — хотел сначала порадовать тебя книжками, а уж потом… Должно быть, он приехал в Ранницу из Таххена — иначе не узнал бы о несчастье так быстро…
— А девочка? — спросила Эрле точно таким же шепотом.
— Только старшая… Младшую не спасли. В Вальенсе, у родителей Стефана, — кашлянул, заговорив чуть погромче: — Я узнавал — им ничего не надо, кроме того, что мы с тобой им дать не в силах…
Эрле закрыла глаза — и быстро открыла их, когда в дверь осторожно поскреблись. Она поднялась с ручки кресла, полагая, что это вернулся за чем-то рассеянный Себастьян — но то была всего лишь Катерина:
— Ваши соседи пришли. Прикажете впустить?
Она заметалась взглядом по комнате — о Господи, только этого мне и не хватало! — Марк вздернул бровь и сказал мягко:
— Да-да, конечно, проси… И скажи Филиппу, что у нас гости.
Молодая женщина опустилась в кресло — почти без сил, и едва нашла их, чтобы подняться навстречу гостям.
— Ах, Эрле, — раскудахталась Агнесса — невысокая, улыбчивая, со скрученной на затылке рыжеватой косой такой толщины, что ее все принимали за шиньон, в роскошном пышном платье мягкого зеленоватого оттенка, очень идущего к ее карим глазам — и нежно обцеловала щеки хозяйки. — Мы с Карлом так давно тебя не видели — правда, дорогой? — как ты себя чувствуешь? Ты такая бледненькая!
— Спасибо, уже лучше, — вымученно улыбнулась хозяйка и отважилась мельком взглянуть на Карла. Тут же отвела глаза: его аура была все такой же, словно она ничего с ней и не делала. — Да вы садитесь, садитесь…
Агнесса устроилась на диване, Карл — рядом с ней.
— А вы, оказывается, скрытница, — шутливо начал он, погрозив Эрле пальцем.
— Я? — удивилась та.
— Скрытница-скрытница, и еще какая! — энергично подтвердила Агнесса. — Милочка, мы, кажется, больше года уже с тобой знакомы — что ж ты ни разу не сказала, что стихи пишешь? Если б Карл не увидел в лавке ту книгу — мы б ведь так об этом и не узнали!