Она смеялась.
…Она больше не могла идти — брела, безразличная ко всему, в том числе и к собственной судьбе. Пошел дождь — сначала мелкие редкие капли, потом они стали падать все чаще и крупнее, и наконец ливень хлынул плотной косой стеной. Ветер дул так, что в какой-то момент Эрле почувствовала: ей не хватает воздуха — развернулась спиной к ветру, прошла несколько десятков шагов задом наперед, и лишь тогда восстановила дыхание. Плащ промок насквозь. Волосы вылетели из-под капюшона, белыми змеями понеслись по ветру — тот дунул в другую сторону, и мокрые пряди опали на лицо, прилипли к глазам, мешая смотреть. Эрле собрала волосы в один хвост, попыталась выжать, намереваясь потом спрятать их обратно под капюшон — бесполезно: онемевшие пальцы не слушались, да и дождь не ослабевал ни на мгновение… Новый шквал больно ударил каплями по лицу — хорошо хоть без града, туфли давно промокли, платье облепляло ноги, мешая идти — она брела по вздувшейся мостовой, шагала по бурным стремительным потокам воды — оступаясь, оскальзываясь — один раз даже упала, кажется…
Ей было все равно, куда идти. Ей было все равно, что с ней будет. Она шла по улицам — маленькая согнувшаяся промокшая фигурка, быть может, не в первый уже раз проходящая по одному и тому же месту. На улице не было ни души — только дождь да ветер, только ветер да дождь; никто не встретился ей, никто не окликнул — Эрле, куда идешь ты в такую непогоду? — только завывала вокруг буря, только ворочался в небесах, порыкивая сыто, черный дракон из старой сказки, которую когда-то рассказал ей Марк, только молчала, не откликаясь ни на слова, ни на ветер странная пустота в душе… Пустота — и черный дракон на небесах, закрывший глаза, но не переставший искать.
Дождь чуть-чуть притих. Она заметила двоих дальше по улице — брели, поддерживая один другого, зигзагами, часто останавливались, потом снова начинали идти. Тот, что пониже, что-то говорил второму — голосом таким больным и пронзительным, что его слышала даже Эрле, но слов разобрать не могла — ветер относил их в сторону. Потом она поняла, что нагоняет их — свернула к стене, чтобы обойти забулдыг как можно дальше, и тогда услышала…
— Зна'шь, почему я п-пью? — грозно вопросил низкий у своего более рослого спутника и сам же себе ответил: — Потому что я нен'виж-жу эт' чер-р-ртову — ик! — х'р-рчевню. А з-знаешь, п'чему я ее нен'вижу? П'тому что у мен' эта чер-ртова жизнь уже во где! — он попытался провести ребром ладони по горлу — промахнулся, попал себе по лицу — навалился на своего спутника — тот крякнул и согнулся, но ничего не возразил.
— А она ангел, — сказал вдруг первый пьянчужка совершенно трезвым и ясным голосом. — Ангел, слышишь? Я мальчишка был — и то помню… Глазыньки светлые-светлые, лучиками, личико тонкое, прозрачное, как на иконах, и говорит не по… не по… не по-нашему… — Всхлип? Вздох ветра? — Только раз я ее видел, единый разочек — сподобил меня Господь…
Эрле обошла их, невидяще ведя рукой по стене, втянув голову в плечи, каждое слово било по ней, как кинжал в незащищенную спину, хотелось только одного — съежиться, стать как можно меньше, чтобы не заметили, не заметили, не…
Ветер дунул в лицо, сбрасывая с головы капюшон, отшвыривая назад волосы; вспышка молнии расколола небеса пополам, на мгновение залив улицу мертвенно-бледным светом.
— Видишь вон эту, спереди? — услышала Эрле за спиной. — Чем-то на ту похожа… Только та… ангел была…
И потом — уже совсем шепотом: наверное, говоривший остановился и развернул собеседника к себе лицом:
— Зря она это сделала… Ох, зря… Не встретил бы я ее — был бы сейчас как все. Довольный… сытый… счастливый… Не ела бы она мне душу с вывески моей распроклятой глазищами своими окаянными! — и громко, страшно, на всю улицу, перекрывая и шум дождя, и свист ветра: — Ненавижу!.. НЕ-НА-ВИ-ЖУ-У!!!
…Эрле бежала, заткнув уши руками. Его голос отдавался в голове страшным воплем, все звенел и никак не мог замолкнуть, и капли дождя текли по ее лицу вперемешку со слезами.
…дольф прав прав во всем — дура! — еще сомневалась не верила — дура! — не видела не разглядела не поняла не хочу больше — не-е-ет! — уничтожаю все не прикасаться — бежать бежать бежать ото всех не хочу так больше не должна так больше — убийца дважды убийца руки в крови душа в крови — прекратить остановить это!..
Она остановилась. Невыносимо кололо в боку, пришлось схватиться за стену дома, поймала ртом немного воздуха вместе с каплями — дождь припустил сильнее — выплеснула вместе со смехом, незаслуженным, каркающим, чьим-то чужим: дракон? на небесах? черный дракон? не смешите — он уже здесь, он среди людей, он — это я… взгляну в зеркало, в чужие глаза над пропастью — не дракона увижу ли?..
Теперь она знала, что будет делать.
…ворвалась, сдирая плащ — на пол, потянулась за спину, нащупывая крохотные крючки — черти, что же вас так много?! — расстегивала, царапая пальцы, надламывая ногти — скорее, скорее! — через кабинет — спальня — гардеробная — дверцу на себя, сдвинуть в сторону платья — где оно? — юбка и рубаха в самом углу, те самые, до-замужние, под ними — серый дорожный мешок, с которым пришла в Ранницу — вот уж не думала, что с ним же буду и уходить… Промокшее насквозь платье — через голову на пол: грязный, жалкий, никому не нужный кокон — да скорее, скорее, скорее же! — юбки туда же, осталась только в нижней, самой сухой, да тонкой нательной рубашке — за дверь, обратно в спальню, потом в кабинет, на ходу накидывая на себя рубашку, надевая через голову юбку — так, теперь вроде бы все… ничего не забыла? Ах да, кольцо… Шагнула к секретеру, стягивая с пальца непослушный золотой ободок — собиралась оставить его на видном месте, чтобы Марк, как нашел, сразу все понял — остановилась… Оказывается, кресло рядом с секретером было развернуто, в нем кто-то сидел — она не заметила этого раньше в спешке и темноте… Вот так. Значит, она зря торопилась. Уйти незамеченной не удастся.
— Я ухожу, Марк, — тихо сказала она и сама поразилась тому, как бесцветно прозвучал ее голос. — Я не знаю, что будет потом, но сейчас я ухожу. Тебе лучше тоже уйти — из комнат, где я жила, и никогда сюда больше не заходить… Ты меня понимаешь?
Фигура в кресле медленно кивнула.
— Все. Прощай, — сказала Эрле, пятясь назад. Кольцо наконец снялось с пальца, звякнуло о пол, покатилось по паркету — она не стала ни нагибаться за ним, ни что-то говорить — зачем? все и так уже было сказано… Марк дернулся — видно, понял, что именно только что упало, но усилием воли заставил себя сесть обратно. Эрле видела — глаза опять успели привыкнуть к домашнему полумраку — как он поднял руки, заслоняя ими лицо; такое беспомощное движение, что она едва подавила желание сесть рядом, обнять, утешить — нельзя, зараза, ты же видела, к чему приводит это твое так называемое "садовничество"!.. Отступила назад еще на несколько шагов и, прекрасно понимая, что не должна, не имеет права так поступать, выпалила: