— Анна? — вопросительно сказала Эрле в спину мастерице. — А ты почему не в мастерской?
Девушка замерла на месте и ничего не ответила, а потом втянула голову в плечи и рванулась в толпу так стремительно, как будто Эрле была по меньшей мере каким-то чудовищем. Эрле недовольно фыркнула — нужны мне твои секреты! — и огляделась по сторонам, прикидывая, как быстрее выбраться с улицы. Случайно ее взгляд упал на вывеску небольшой харчевни… и девушка остановилась, не в силах ни сдвинуться с места, ни заметить, что она мешает прохожим.
Сквозь распахнутую дверь и небольшое окно харчевни можно было заметить, что несмотря на ранний час, в ней все же есть посетители. Раскрасневшаяся молодица в белом переднике обходила столы, разнося пивные кружки; из двери заманчиво тянуло запахом жареной баранины. На вывеске была крупная надпись — "Блондинка и дуб"; впрочем, дуба почему-то не имелось, зато блондинка на вывеске присутствовала и — отчего остановилась Эрле — блондинка эта была она сама.
Теперь она вспомнила, почему улица показалась ей знакомой. Она была тут раньше — много лет назад, когда они с Садовником, застигнутые непогодой, свернули в Ранницу, чтобы переждать там ночь, а наутро отправиться дальше. Город тогда был значительно меньше, да и ливень хлестал так, что она едва могла различить завернутую в промокший плащ фигуру спутника — но этот дом она запомнила просто потому, что это был один из первых городских домов, где ей довелось бывать после того, как отец Теодор отправил ее странствовать вместе со своим старинным другом, которого все почему-то звали Садовник, сказав, что ее талант слишком нужен людям и грешно держать его запертым в Таххене… К тому моменту, как они свернули в Ранницу, Эрле была знакома с Садовником всего несколько дней, ей жутко хотелось узнать, отчего его так зовут, но спросить она не решалась — а потом пошел дождь, и спутник привел девочку как раз к этому дому… Вот только тогда харчевней он не был, это Эрле помнила точно, и никакая вывеска на нем не висела, не говоря уж о ее, Эрле, лице на этой самой вывеске…
Интересно, кто ее рисовал? Не хозяин дома, это уж точно — он и кисть-то в руках держать не умел, да и талант у него был — еду готовить… Может, со слов кто? Да нет, и это вряд ли… Уж больно чудной портрет вышел — вроде бы ее лицо, а вроде бы и не ее… Волосы у нее и правда довольно светлые, да только никогда они не были такого яркого золотистого оттенка, и даже на солнце так не сверкали… Глаза, опять-таки, похожи, да не совсем — в глазах у нарисованной девушки радостное изумление и детская открытость всему миру — никогда Эрле такой не была… Да и с носом художник намудрил — сделал тоньше, чем он есть на самом деле, а рот у Эрле все-таки великоват, но здесь, на вывеске, это незаметно…
"Господи, да ведь она красавица!" — запоздало сообразила девушка, машинально подходя к дверям харчевни еще ближе. Но кто же это все-таки рисовал? Вероятно, это должен быть один из тех домочадцев, что сидели за одним с ней столом в тот ненастный вечер — буря ревела за окнами, на столе дрожало от сквозняка пламя над огарком свечи, а печальный хозяин все сокрушался, что торговля лесом не дает ну никакой прибыли — и не даст, с грустью поняла Эрле, глядя на широкую полосу коричневого в ауре хозяина — он же совершенно не умеет убеждать людей… И тогда она мягко взглянула на него — не грустите, Бог вас не оставит, вот увидите! — и хозяин, хоть и не поверил в утешительную эту ложь, все равно поблагодарил странников за добрые слова. А потом где-то за окнами наискось мелькнула молния, и глухой удар сотряс дом, и младший сын хозяина, конопатый мальчишка с серовато-голубоватыми тонами в ауре, весь вечер самозабвенно крутившийся у гостей под ногами, сорвался в соседнюю комнату — посмотреть в окно, а когда вернулся, то возбужденно закричал, что молния ударила в старый дуб и он рухнул, совсем рухнул, да идите посмотрите же! — и при этом все поглядывал на гостью, проверяя, смотрит ли она на него…
Мальчишка… Эрле улыбнулась легко и грустно — теперь она знала, кто нарисовал эту вывеску… Но дуб-то тут при чем?
— Скажи, а почему эта харчевня так называется? — через дверь спросила девушка у спешащей с пустыми мисками служанки — рыженькой, пушистой, проворной.
— Говорят, старый хозяин лет с двадцать назад клад под сшибленным молнией дубом нашел, — охотно пояснила та. — И на эти-то деньги харчевню и открыл… Вон, видишь — в центре зала пень стоит, трухлявый такой? Тот самый… А почему блондинка — никто не знает…
…Эрле шла к лавке мастера Лиса, и завороженные ее странной летящей улыбкой прохожие долго смотрели ей вслед.
По щеке полз муравей.
Эрле лежала на куртке Марка, вольно закинув руки за голову. Над лицом ее покачивались на ветру сухие стебельки травы, они пахли горьковато и немного пыльно и время от времени заслоняли ей небо. А по небу полз еще один муравей, толстый и белый. Он угрожающе шевелил короткими жвалами и шел в атаку на заглатывающую солнце сказочную птицу Феникс. Как видно, муравей не понимал, что птица делает это не со зла — просто если она не проглотит солнце сейчас, то весной не сможет восстать из пепла…
В босую пятку ткнулась травинка; помедлив, скользнула вверх, к пальцам. Эрле сделала вид, что не заметила хулиганства, сморщила нос, едва сдерживаясь, чтобы не захихикать — наконец Марку это надоело, и он растянулся на траве на расстоянии вытянутой руки от Эрле — но, как выяснила девушка, немного скосив на него глаза, в небо по ее примеру смотреть не стал, а, опершись на локоть, с превеликим вниманием начал следить за ползущим по ее щеке муравьем.
— А ты знаешь, что у тебя на щеке муравей? — наконец вымолвил Марк.
— Знаю, — откликнулась девушка. — Не гони его, ладно?
— Почему?
— Испугается, — Эрле насмешливо прищурилась и повернула голову — только чуть-чуть, так, чтобы и Марка лучше видеть, и муравья не спугнуть.
— А если я, скажем, кузнечика поймаю и тебе на ладонь выпущу — он испугается? — с весьма озабоченным видом продолжал гнуть свою линию молодой человек.
— Непременно, — как можно серьезнее ответствовала Эрле. — Вот представь себе, что ты, скажем, играешь на флейте…
— Но я не умею играть на флейте! — встрял Марк.
— А ты представь, что умеешь, — терпеливо посоветовала она. — Так вот, играешь, ты, скажем, на флейте, а тебя кто-то хватает и куда-то тащит… Небось все вдохновение по дороге растерял бы! И потом, даже если и не кузнечик, то я от такого точно испугаюсь.
Марк подумал и согласился.
— Наверное, ты права…
А поскольку сидеть без дела он не умел совершенно, то тотчас же потянулся за деревянным обтянутым кожей футляром, лежавшим возле ноги Эрле, развинтил его и достал оттуда свиток со сделанными им же самим выписками из трактата Антония Церского "О власти мирской", после чего принялся сосредоточенно перечитывать написанное.
— Ну и как? Обнаружил что-нибудь новенькое? — поинтересовалась Эрле, выждав немного для приличия.
— Да ничего особенного, — отозвался молодой человек, расправляя свиток на коленях. — Рассуждения на тему необходимости единовластия на земле, чтобы все было, как на небе… Жаль, что герцог Фольтерверский эту работу явно не читал.
— А ты откуда знаешь? — машинально возразила девушка, снова устремляя взгляд в небо, вытащила одну руку из-под головы и переломила в коленце сухую метелочку, заслонявшую от нее кусок облака. Феникс уже успел проглотить солнце, и судя по затягивающей небо череде облаков, появится оно еще не скоро. — В смысле, откуда знаешь, что не прочитал? А может, он ее как раз внимательно изучил и решил, что идея здравая, после чего энергично принялся претворять ее в жизнь? Вот оно где правда-то выплывает…
— Не надо о герцоге, — оборвал ее Марк довольно резко.