Улочка была залита ярким светом, делающим ее еще наряднее, чем она была изначально. Вверх и вниз по ней двигался народ — Эрле была вынуждена отступить на несколько шагов к ближайшему дому, чтобы ее не затерли — и народ небедный: по обе стороны улочки располагались лавки портных, сапожников, резчиков, ювелиров — одни только лавки с аккуратными вывесками и разложенным в окнах товаром, без мастерских. Была даже одна лавочка, торговавшая редкостью — иконами, да не простыми, а вышитыми по ткани; по крайней мере, именно так значилось на вывеске.
Пока Эрле задумчиво ее разглядывала, машинально прикидывая, нет ли среди икон какой-нибудь из мастерской, где работала Анна, дверь лавки отворилась, и на улицу вышла сама Анна — как всегда, задумчивая, рассеянная и витающая в каких-то совершенно нездешних далях. К груди она прижимала перевязанный бечевкой сверток. Постояв у лавки несколько мгновений, она словно очнулась и зашагала по улице, удаляясь от Эрле; девушка уже собиралась ее окликнуть, но тут дверь лавки отворилась вторично, и из нее выскочил невысокий мужчина с редкой бородкой и залысинами надо лбом, лавочник как по роду занятий, так и по таланту.
— Анна! — крикнул он на всю улицу. — Анна, вернись, икону отдать забыла!
Девушка вздрогнула, обернулась — к счастью, она не успела еще уйти далеко — и подбежала к лавке; заинтригованная, Эрле подошла поближе и увидела, как лавочник забирает у девушки сверток, после чего она снова куда-то заторопилась. Эрле тоже ускорила шаг и почти догнала ее.
— Анна? — вопросительно сказала Эрле в спину мастерице. — А ты почему не в мастерской?
Девушка замерла на месте и ничего не ответила, а потом втянула голову в плечи и рванулась в толпу так стремительно, как будто Эрле была по меньшей мере каким-то чудовищем. Эрле недовольно фыркнула — нужны мне твои секреты! — и огляделась по сторонам, прикидывая, как быстрее выбраться с улицы. Случайно ее взгляд упал на вывеску небольшой харчевни… и девушка остановилась, не в силах ни сдвинуться с места, ни заметить, что она мешает прохожим.
Сквозь распахнутую дверь и небольшое окно харчевни можно было заметить, что несмотря на ранний час, в ней все же есть посетители. Раскрасневшаяся молодица в белом переднике обходила столы, разнося пивные кружки; из двери заманчиво тянуло запахом жареной баранины. На вывеске была крупная надпись — "Блондинка и дуб"; впрочем, дуба почему-то не имелось, зато блондинка на вывеске присутствовала и — отчего остановилась Эрле — блондинка эта была она сама.
Теперь она вспомнила, почему улица показалась ей знакомой. Она была тут раньше — много лет назад, когда они с Садовником, застигнутые непогодой, свернули в Ранницу, чтобы переждать там ночь, а наутро отправиться дальше. Город тогда был значительно меньше, да и ливень хлестал так, что она едва могла различить завернутую в промокший плащ фигуру спутника — но этот дом она запомнила просто потому, что это был один из первых городских домов, где ей довелось бывать после того, как отец Теодор отправил ее странствовать вместе со своим старинным другом, которого все почему-то звали Садовник, сказав, что ее талант слишком нужен людям и грешно держать его запертым в Таххене… К тому моменту, как они свернули в Ранницу, Эрле была знакома с Садовником всего несколько дней, ей жутко хотелось узнать, отчего его так зовут, но спросить она не решалась — а потом пошел дождь, и спутник привел девочку как раз к этому дому… Вот только тогда харчевней он не был, это Эрле помнила точно, и никакая вывеска на нем не висела, не говоря уж о ее, Эрле, лице на этой самой вывеске…
Интересно, кто ее рисовал? Не хозяин дома, это уж точно — он и кисть-то в руках держать не умел, да и талант у него был — еду готовить… Может, со слов кто? Да нет, и это вряд ли… Уж больно чудной портрет вышел — вроде бы ее лицо, а вроде бы и не ее… Волосы у нее и правда довольно светлые, да только никогда они не были такого яркого золотистого оттенка, и даже на солнце так не сверкали… Глаза, опять-таки, похожи, да не совсем — в глазах у нарисованной девушки радостное изумление и детская открытость всему миру — никогда Эрле такой не была… Да и с носом художник намудрил — сделал тоньше, чем он есть на самом деле, а рот у Эрле все-таки великоват, но здесь, на вывеске, это незаметно…