Ноги сами знали, что делать, и вынесли его к выходу. Дверь была распахнута. В ее черной раме мириадами тонких лучей яростное солнце заливало сад ( ее сад!…). Эд отшатнулся, совершенно беспомощный перед силой этого сияния…
И вот тогда, сквозь шорохи осеннего утра, трели перелетных синиц и шепот воды ( льющейся в красную лейку), ощущая, как колени наполняет предательская слабость, а к горлу подкатывает влажный ком, он услышал смех.
Впился рукой в косяк. Долго стоял с закрытыми глазами, наслаждаясь звучанием ееголоса и тем, как медленно и безвозвратно уходит из души жуткое чувство непоправимого…
А потом шагнул к ступенькам, ведущим с веранды в сад.
Ника стояла спиной к нему в полупрозрачной сорочке. Подсвеченная солнцем - золотистый ангел, она склонилась над розами, посаженными вчера. А цветы, абсурдно живые, тянулись к ней - защитнице слабых, подставляя каждый листок под мягкое поглаживание пальцев…
Наконец она его заметила. Лукаво улыбнулась, держа лейку косо и не замечая, что тонкая струйка льется прямо в ярко-красный цветок.
- Привет! Смотри, они совсем ожили.
Пошатываясь от счастья, Эд улыбнулся. И подумал, что теперь, кажется, он тоже - жив.
Время шло. Нет, оно летело! Суетилось непоседливой птицей, то надолго исчезая в идиллической голубизне неба, то возникая вновь в самый неподходящий момент, вызывая отчетливое желание отогнать его прочь - чтобы не мешало…
По утрам, просыпаясь в спальне, где со всех горизонтальных поверхностей в пределах досягаемости света на него глазели десятки маленьких и больших, глянцевитых и матовых, серебристых и изумрудных, вьющихся и горделиво-стройных хлорофилловых соседей, Эд все еще иногда испытывал минутное замешательство. Отрывал голову от подушки и растерянно оглядывался…
Но открытое настежь окно впускало косые лучи и горькие ароматы осени. Напоминая о сказке.
Осторожно, чтобы не нарушить ее - удержать это хрустальное равновесие, Эд поднимался и шел на кухню, морщась от холода - Ника говорила, что не может спать в комнате, где «не слышно» ее цветов (видимо, небольшая оранжерея, в которую она превратила дом, чем-то ее не устраивала)… А он почему-то ничего не мог возразить. Да и, с другой стороны, это же был еедом.
Последняя мысль обычно ввергала Эда в долгую, трансоподобную задумчивость…
На кухне его ждал кофе. Сбежавший и намертво прикипевший к конфорке - уже коричневой от подобных издевательств. Щурясь от непонятного удовольствия, Эд наливал в чашку черную жижу, оставшуюся в кофейнике, поглубже запахивал махровый Никин халат (в цветочек, естественно!) и направлялся к выходу в сад…
Пока ее не было видно, сердце стучало часто и неровно. А потом…
Чуть одетая - с голыми руками или вовсе - в неглиже, она не замечала его мучительно долго. Ходила от одного зеленого счастливчика к другому, глубоко увлеченная своими обычными хлопотами: поливала, гладила листья и, светясь от восторга, заглядывала в их сияющие лица. Эду казалось: все цветы в этом волшебном саду - только ее отражения, только искры от яркого пламени ее юности и красоты!…
Он садился на скамейку, которую собственноручно вытащил под орех (на траве, холодной и мокрой от утренней росы, Эд пить кофе отказался наотрез), а Ника наконец, уловив это движение и ослепительно улыбнувшись, направлялась к нему. Садилась рядом, прислонялась плечом и надолго замирала, глядя вдаль.
Эд начинал тихо тлеть - даже сквозь одежду его опалял нежный, но ощутимый жар ее присутствия… Эти десять молчаливых минут плыли - каждый раз немного разные и всегда слишком долгие.
А затем она бросала на него быстрый, слегка извиняющийся взгляд и так же молча уходила в дом. Отслеживая плавное покачивание ее бедер под невесомой тканью, он торопливым глотком допивал кофе (прихватывая гущу, но не чувствуя этого) и спешил за ней.
Потому что у них было только утро.
Она же опять исчезнет на целый день! Бессердечно оставит его одного в мутной дымке сладостных ускользающих видений.
Утро следовало использовать с толком!
Но когда он достигал спальни, Ника уже начинала переодеваться - сбросив все, стояла у старенького шкафа под бесстыдно яркими лучами из распахнутого окна, забыв (или не заботясь?), что кто-то может ее случайно увидеть. Она думала: что бы сегодня надеть… Ее взгляд рассеянно скользил по содержимому шкафа. Руки медленно перебирали узорчатые и однотонные ткани, задумчиво ласкали череду юбок в углу - походя, не обращая внимания, как те призывно колышутся в ее розовом сиянии: выбери меня! Ну пожалуйста!
Эд полулежал на кровати, зачарованно наблюдая за ее девическим священнодействием. Пожирал ее глазами и оттягивал момент сладостной феерии, когда он наконецкоснется губами этих сахарно-розовых сосков!…
Но Ника не замечала его. Или делала вид, что не замечает. (Хотя ему казалось, что невозможно не заметить его, возбужденного до взрыва, на этих дымящихся от нетерпения простынях!) Она никогда не торопилась. Слегка покачивала бедрами, прикладывая к себе очередное плиссированное очарование, вызывая неповторимую игру света и тени на безупречной спине. И тихий глубокий рык из глотки Эда.
Она была невыносимо, безумно, дьявольскипритягательна!
И зачастую, не в силах более сдерживаться, он срывался с места, взметая целый ворох разноцветных нарядов, путаясь в них… И, обрушивая ее на кровать, вгрызался в карамельную плоть!…
А порой она внезапно поворачивалась к нему, почти готовому к броску, словно только что обнаружив незнакомого мужчину в своей спальне. Эд ловил на коже холодный отблеск ее неожиданно строгого, изучающего взгляда. Но через мгновение тот таял - словно и не было, и она, юная обнаженная богиня, грациозно опускалась на колени перед ним. Отбрасывала тяжелую волну волос, касалась его губ самыми кончиками теплых, пахнущих кофе пальцев… И скользила все ниже и ниже, прочерчивая на его теле горящую дорожку, парализуя…
В такие моменты перед самым обрывом всех мыслей у Эда мелькало только одно: «Этого не может быть…»
Безусловно, этого просто не могло быть! Ведь спустя каких-то двадцать минут она, отстраненная до неузнаваемости, полностью одетая и легкая, как подхваченная случайным порывом ветра пушинка, вылетала из его машины за квартал до института. И равнодушно бросала его до вечера.
Эд закрывал глаза и долго не двигался с места. Храня ее вкус на кончике языка. Боясь потерять золотую тяжесть ее последних (в это утро! только в это!) объятий… Он знал, что плавное течение времени вернет ее. Но сейчас, в смутной дымке нарождающегося дня, его счастье казалось таким… призрачным. Таким далеким.
Спасательным кругом неожиданно стала работа. Безнадежно заброшенная в сумасшедшее время слежки, она теперь вдруг обрела твердый фундамент - распорядок дня. Эти бесконечные часы до окончания занятий Ники следовало чем-то заполнить. Кроме того, было очевидно, что жизнь с юной девушкой потребует расходов, а значит, нужно сосредоточиться…
Но Карьера в Великой Корпорации пала прахом, конечно. Даже несмотря на квалификацию Эда. Слишком уж много он возомнил о себе и своей незаменимости (слова шефа-козла). Поэтому теперь активно прощупывал связи в поисках нового места - звонил, рассылал резюме. И соглашался на каждую, самую пустяковую подработку, мелочь - в ожидании…
Однако за клавиатурой в привычной домашней обстановке он все равно ловил себя на том, что мысли незаметно сворачивают в запретную сторону. Это ужасно раздражало. Доводило почти до бешенства! Ведь он давно не юноша. Умеет контролировать себя. Да и она уже в его полном, безоговорочном распоряжении!…
Но, словно в насмешку, проклятые мысли уносились то к щемящей розовости утра (сегодняшнего? вчерашнего?), то к ее неизвестному окружению в стенах института.