И наконец, не желая больше противиться ее властным призывам, погружался в эту нестерпимо-сладкую глубину! Стремясь удержаться на краю еще хотя бы миг - запомнить, как мучительно кривятся ее нежные, словно наполненные ночным нектаром губы… Как она во сне едва заметно движется вместе с ним, то прижимаясь ближе, то чуть отстраняясь… Весь мир вокруг раскачивался, наполняясь звуками их любви. И Эду казалось: они несутся в лодке по неспокойному морю, спаянные в самом тонком, самом неразрывном единстве!…
А порой (в самый последний миг) Ника просыпалась, окидывая его мутным взглядом только что проснувшейся принцессы, обнаружившей в комнате обнаженного пажа - рассерженной и слегка заинтересованной…
Тогда Эд отпускал себя, взлетая, как хищная птица, загнавшая свою добычу и вот сейчас, уже сейчас готовая ее закогтить!…
Бывало, она сливалась с ним в этом стремительном порыве. А бывало - начинала сопротивляться, царапая его плечи рассерженной кошкой, не вспомнив среди сна, кто с ней! Но и тогда Эд получал жгучее, ни с чем не сравнимое удовольствие: ему нравилось на следующий день показать ей эти длинные красные полосы и наблюдать, как сменяются на ее лице удивление, смущение, возбуждение…
Раньше он никогда не испытывал особого удовольствия, если приходилось брать женщину в полубессознательном состоянии. Но Ника!… Ее тонкие руки, мягкая кожа, удивительно пропорциональное сложение и какая-то беспредельнаябеззащитность пробуждали в нем почти звериную страсть.
Хотя, возможно, дело было в том, что она действительно спала, а не притворялась.
Сон тревог
Последние дни бабьего лета промелькнули, оставив после себя тонкий аромат сожалений и долгие унылые ливни. Еще вчера оглушающе-филигранная, красота осени внезапно оказалась втоптанной в грязь - в серое тесто из листьев, замешанных на дожде и размазанных по дорогам города…
Под навалившейся непогодой дом заскрипел сочленениями. Словно дряхлый старик, бодрившийся летом, с наступлением холодов он всерьез расхворался, стал жалким и беспомощным. В его бревенчатых стенах вдруг обнаружились щели. Под натиском ветра они напевали на все голоса - заунывно, тягуче, на самой грани слышимости. Ледяной сквозняк настегал Эда в самых неожиданных местах, отчего банальная ночная прогулка в туалет превращалась в таинственное, полное опасностей приключение…
Проводить вечера на веранде уже не хотелось. В упоении от жаркой близости Ники Эд совсем не замечал, что стекла-то вставлены косо, а кое-где и вовсе отсутствуют. Теперь же тонкие ветви растущей у дома вишни проникали внутрь и, жалобно барабаня о края стекол, тянулись к стене, осклизлой от влаги. Два хлипких стула, на которых они с Никой любили пить чай, окончательно рассыпались под нитями дождя из пустых рам…
Таинственным образом стали появляться листья - в кухне под столом и в коридоре напротив спальни. Блеклые и пергаментно-ломкие, они шуршали под ногами, рассыпаясь в прах. Вначале Эд не обращал на них внимания, уверенный, что сам притащил этот мусор на обуви. Но (с легкой руки беззаботной хозяйки) кучки продолжали расти. Спустя неделю Эд начал коситься на них с подозрением. И даже замедлять шаг… Пока не увидел, как при очередном порыве ветра между бревнами протиснулись сразу два листка. Он наклонился, заглянул в щель на уровне колен и замер - на него так же настороженно уставилась божья коровка. Эд отодвинулся. Жучок помедлил немного и заполз в дом окончательно, спасаясь от непогоды, рвущей сад…
А однажды Эда разбудило ощущение влаги на лице. Сквозь сон он долго смотрел на свои мокрые пальцы, не в силах понять, откуда капли. Оказалось - из зазора между оконной рамой и стеной. В этот день, потеряв, наконец, терпение, Эд раздраженно поинтересовался у Ники за завтраком, что она обычно со всем этим делает.
Она подняла голову от утренней чашки кофе, посмотрела на него спокойным, рассеянным взглядом и облизнулась.
- Ну не знаю… - ленивым движением склонила голову влево, прочесала рукой спутанные волосы. - А что… разве холодно?
Больше Эд от нее ничего не добился. Поэтому взял и законопатил щели всем, что только подвернулось: старыми газетами, тряпками, щепками и неизвестно с каких пор валявшейся под кроватью ватой в огромных упаковках из хрустящей коричневой бумаги.
И тогда стало тихо. Даже слишком. Лишь со временем Эд догадался, что ему не хватает пения половиц - они сомкнулись, разбухнув от вездесущей влаги.
Ее избыток сильнее всего проявлялся в ванной. Под плачущей (наверное, из солидарности) трубой целый угол затянуло ярко-зеленым ковриком мха. Заметив первую робкую кочку, Эд только приподнял бровь. Но коврик постепенно расширялся. Через месяц его уже приходилось огибать, выходя из расшатанной ванны. И тогда, убедившись в своей полной безнаказанности, мох зацвел - выпустил нежные салатовые стрелки! Эд не выдержал и отодрал все это изумрудное великолепие от половиц, стенавших под его грубыми движениями… Впрочем, не прошло и недели, как мох вырос снова. Еще зеленее и жизнерадостнее.
Однако хуже всего были мыши.
Поначалу, просыпаясь среди ночи, Эд ловил краем уха тихое шуршание. Встревоженно таращил глаза, борясь со сном, а потом, так ничего и не расслышав, сдавался - погружался обратно в сладостный омут видений с последней мыслью: было или почудилось?…
Но вскоре они потеряли всякий страх и начали копошиться по углам ночами напролет, обмениваясь пискливыми замечаниями и совершенно не обращая внимания на тапки, которые Эд периодически бросал наугад в темноту.
Один раз тапок угодил прямо на подоконник в массивный медный горшок, служивший у Ники (естественно!) вазоном. Он опасно закачался на краю, а Эд застыл, холодея от нешуточных опасений: вот сейчас это чудище рухнет, пробьет прогнившие половицы и увлечет за собой кровать! И тогда они с Никой навечно останутся в подземном царстве. Вот только… заметит ли это Ника?
Но горшок передумал падать. Эд облегченно выдохнул, расслабляя напрягшиеся до предела мышцы.
И тут из угла послышался тонкий захлебывающийся (слишком похожий на смех) писк! Обозленный невиданной наглостью, Эд яростно метнул второй тапок в сторону радостной возни. И, похоже, попал - наступила блаженная тишина. Удовлетворенно улыбнувшись, он откинулся на подушку, смыкая веки…
И все же до утра еще не раз слышал сквозь сон это издевательское похихикивание, отмахивался от ужасающе огромных мышей на тонких негнущихся лапах, которые шествовали мимо него с проклятым вазоном в обнимку… Последняя из них оступилась, и внезапно вся пушистая пищащая компания выронила горшок… Он долго катился по полу, громыхал…
Пока его адский скрежет не превратился в звон будильника.
Ника спала рядом, закутавшись в легкую простынь с головой, и только кончик носа, выглядывающий из-под этого сугроба, выдавал ее присутствие. Она впервые не встала раньше него.
Этот факт почему-то изумил Эда. Нет - почти напугал. И серебристая паутина страха уже поползла по спине…
Но Ника шевельнулась. Потянулась к нему с улыбкой, пытаясь на ощупь обнаружить своими сонными губами его - холодные от испуга. И страх сразу же показался глупым. И утро пошло как обычно. Разве что Ника была очаровательно сонной и все никак не могла перестать зевать, что раздражало Эда, который и сам после «мышиных» бдений чувствовал себя не слишком бодрым…
В кухне она растерянно поглядывала на серую пелену туч за стеклом. С приготовлением кофе не клеилось: ложка выскальзывала из рук, коричневый порошок покрывал неряшливыми пятнами столешницу и пол, а Ника все смотрела в окно, то ли крепко задумавшись о чем-то, то ли просто не в силах оторваться от низкого, тяжелого неба…
- Ника.
Никакой реакции.
- Ника!
Застывшие зрачки. Приоткрытый рот обнажил краешки белоснежных резцов.
- Вероника!