Он прошелся по комнатам. Распахнул окна, чтобы избавиться от спертого воздуха с еле ощутимым приторно-синтетическим привкусом. Он напоминал о чем-то… Но вот о чем?
Толстый слой пыли, полная вонючая пепельница, намертво засохшая черная гуща на дне чашки возле клавиатуры (даже отражение в зеркале!) - все эти приметы его недавней пустой жизни выглядели жалкими и чужими в пронзительном свете из немытых стекол.
И только небо за окнами - огромное яркое небо - казалось реальным в этом заброшенном грязном мирке…
Эд сбежал оттуда спустя полчаса, сделав десяток звонков и забрав последние деньги из нетронутого тайника, удивляясь, как ему вообще удавалось тут жить целых два года.
Весна распространялась по городу, как не вполне приличная заразная болезнь.
Деревья были еще голыми, но неопределенный зеленый оттенок их спутанных крон намекал: скоро, уже скоро…
Коты, молчавшие весь год, взялись наверстывать упущенное. Из ночи в ночь Эд терпел их вытье и ворчание, заткнув уши, притворяясь изо всех сил, что взрослого мужчину такие мелочи не могут вывести из себя. Но в конце концов, конечно, срывался с постели в ярости и как был - голышом мчался на улицу разгонять орущих тварей. Ватага воздыхателей какой-то местной киски встречала его радостным визгом и бросалась врассыпную. Чтобы пару минут спустя вернуться точно на те же позиции и затянуть старую песню с новым воодушевлением!…
С ними вместе зазвучал и дом - старческими вздохами, стонами, скрипами.
А однажды утром, едва проснувшись, растягивая блаженные моменты перехода от волшебно-ленивого «может быть» до скучно-обыденного «пора», Эд лежал в кровати, бездумно уставившись в потолок. Когда его внимание привлекла одна из вертикальных деревянных балок.
Расположенная позади кровати почти посередине стены, она слегка косила к северу, вызывая смутное подозрение, что этот обрубок ствола на самом деле надеется когда-нибудь улизнуть из дома через неплотно прикрытое окно и потому тихонько, отчаянно изображая полную невинность, приближается к торцевой стене.
Впрочем, Эд давно разгадал назначение этой псевдодорической колонны - крыша начала проседать, и ее, недолго думая, просто подперли, глубоко врыв балку в грунт под домом. Позже он нашел подобные опоры еще на веранде и в коридоре. И потерял интерес.
Однако теперь, глядя на привычную растрескавшуюся поверхность, Эд не мог поверить своим глазам: кое-где в коричневатых углублениях над обрубками веток зеленели беззащитные… почки?
Чем дольше он их рассматривал, тем более выпуклыми и яркими они казались.
Наконец, Эд вскочил и, приблизив глаза к самой коре, застыл в потрясении: с приходом весны сам дом, исполнившийся романтических ожиданий и сумасбродных надежд, включался в круговерть жизни - наперекор здравому смыслу и законам природы пускал почки! А может быть (чем черт не шутит?), и собирался цвести!…
Спустя пару недель почки нахально выстрелили первым клейким листом.
Не выдержав, Эд попытался выяснить у Ники, впервые ли это. Она посмотрела вверх, непонимающе нахмурила брови и ответила, что да - потолок, кажется, чуть-чуть накренился к окну за зиму.
Тогда Эд встал в полный рост в постели и указал на сочные листики, резко выделявшиеся на фоне темной древесины.
- Ну вот же они, видишь?
- Угу, вижу. Очень любопытно, - пробормотала она весьма заинтересованно где-то в районе его талии, добавила сдавленно: - Я тоже… сейчас кое-что тебе покажу, - и показала!
Эд охнул, вцепившись одной рукой в ее волосы, а другой - в балку… Обдирая бедные листья. А спустя миг - забывая о них навсегда!…
После недавнего оглушительного взрыва страстей аппетиты Ники приводили его в немое изумление.
Но еще больше удивляло то, как в этой девочке хрустальная, ребяческая чистота сочеталась с темными глубинами самого откровенного порока.
Прикасаться к ней было нельзя - почти святотатственно!
А неприкасаться - невозможно в принципе.
Она была его идеальной, недостижимой мечтой, очутившейся здесь, на земле, исключительно по недосмотру.
Эд снова работал.
Как ни смешно, Костя все-таки пригодился - нашел ему ряд серьезных клиентов, стянув контакты под самым носом у шефа.
На его осторожное прощупывание («где пропадал?») Эд усмехнулся, вспомнив огромную кошку с мохнатыми лапами и безнадежно отключенный телефон. И тут же без зазрения совести наплел что-то типичное об ужасно тяжелой болезни своей троюродной тети, которая живет ну очень далеко.
В первый раз после долгого перерыва сев за экран, Эд очнулся, только когда солнце заглянуло в окна дома напротив, ударив лучами прямо в лицо. И с удивлением понял, что не заметил, как прошло время. Как же он смог так долго обходиться без этого странного ощущения красоты и власти, скрытого в частых строчках кода?!.
Но в приоткрытое окно дохнул упоительно сладкий весенний ветерок. А стрелки часов, как оказалось, уже вплотную приблизились к тому волшебному часу, когда Ника, звеня своим заливисто-юным колокольчиком смеха, покинет стены своей альма-матер и снова поступит в его полное распоряжение!…
Немедленно (на недописанной строчке) компьютер был выключен. И забыт.
Эд запирал квартиру, ощущая, как ворочается и нарастает что-то внутри - совершенно незнакомое, наполненное щемящей нежностью и всеми оттенками ееулыбки.
Обычно люди называют это счастьем.
Тепло вступало в свои права.
Дом наполнялся им и острым запахом развороченной земли, в которой теперь постоянно копалась Ника. А еще - ароматами трав, свежезаваренного кофе и маленьких румяных булочек с корицей.
Она вновь просыпалась ни свет ни заря. Снова регулярно бывала в институте. Снова много рисовала.
Ее волосы опять наполнились светом и лучились, играли, волнуя Эда - доводя его до сладкого нетерпеливого зуда в кончиках пальцев.
- Знаешь, я, сколько помню себя, всегда рисовала, - рассказывала Ника, стремительно заполняя все полотно оттенками зелени. (Эд никогда бы не подумал, что их бывает так много.) - И когда меня спрашивали, кем я хочу стать, отвечала только одно - художницей! Я почему-то была уверена, что художники - особенные люди: они почти не спят, не едят и вообще ничем другим не занимаются - только рисуют все, что захочется. И я так мечтала об этом! Чтобы никто не трогал и чтобы рисовать, - смешно сморщив носик, она просила взглядом быть снисходительней к ее детской мечте. - А в то лето, когда я поступила, у нас тут недалеко - на соседней улице открыли цветочные теплицы. И ты знаешь, я так увлеклась! - ее глаза внезапно полыхнули огнем - ярким и самозабвенным, который тут же перекочевал на картину - россыпью тюльпанов.
«Трудно не заметить», - усмехнулся про себя Эд.
- Похоже на рисование - тоже очень спокойно. Я обожала это место! Мне разрешали приходить туда в любое время, копаться с цветами, рисовать, разговаривать с ними. Хозяйка почти не проверяла - говорила, что у меня дар. Мол, даже лучше, чем у нее самой растут! Врала, наверное, - Ника застенчиво повела плечом, вытирая рубашкой кисточку в рассеянности.
«Вряд ли», - мысленно не согласился Эд.
Исключительность Ники у него никогда не вызывала сомнений.
Ночные песни обрели драматизм - стали хриплыми, надрывными и недобрыми…
Как-то раз после полуночи, возвратившись после очередной бесполезной попытки унять проклятых тварей, Эд сделал последний шаг к кровати и…взвыл громче котов!
Его ступня угодила во что-то острое. Мелькнула мысль: это, должно быть, месть «мышиного» блюдца за то, что он косился на него каждый раз, ложась спать… Но пренебрежительное фырканье и тихий цокот когтей рядом в темноте предлагали иные версии. Одна больнее другой.
Ника подскочила в постели, еще наполовину во сне.
- Свет включи! - прошипел Эд.
- Что…