Мэмфис вернул зонд к моменту, когда Эрриэнжел решила пойти в запретную галерею.
Тэфилис покачал головой.
— Это бесполезно — ты добьешься только временного эффекта. У неё таймер на сердце. Она изначально не дотягивала до твоих стандартов… хотя я не уверен, что кто-то вообще может им соответствовать.
— Оставь меня в покое, — огрызнулся Мэмфис, обливаясь потом над контрольной панелью.
— Знаешь, брат, ты постыдно непоследователен. С одной стороны, ты выбрал — очевидно, из чистого снобизма и творческой гордыни — запись в высшей степени нешаблонных любовных отношений, а с другой, ты цепляешься за очень жёсткое личностное определение любви. Какой изощренный внутренний механизм позволяет тебе не замечать факты, лежащие на поверхности? — Тэфилис изобразил вежливое любопытство на худощавом лице.
— Любовь такое же упёртое, косное чувство, что и ненависть. Чтобы ты там не думал.
— Конечно… ты рождён, чтобы воссоздать бессмертную любовь, да? Ну, у тебя ничего не получится. Никогда! Люди живут слишком долго — столь хрупкое чувство не в состоянии пережить столетия. — Хотя Тэфилис произнес это с глубочайшей убежденностью, Мэмфис не обманывался.
— Заткнись, просто заткнись, — с трудом выговорил он, настолько его переполняла ненависть.
Но Тэфилис был прав.
Когда Мэмфис появился у неё, чтобы сообщить об их неудаче, то выглядел, как после катастрофы: трагичная маска, на сером от усталости лице, медленные, осторожные движения, словно его грудь наполняло битое стекло.
— Я сделал всё, что мог.
— Уверена в этом.
— Хочешь посмотреть? — В Мэмфисе чувствовалась такая боль, что она не могла отказать ему — хотя испытывала скорее опасения перед просмотром, чем любопытство.
Когда запись дошла до места, где Ондайн запретила ей смотреть на портрет, Эрриэнжел ощутила сильнейшее запоздалое сожаление.
— Наверно, она боялась, что я обижусь.
— Возможно, — покачал он головой.
— Что же тогда?
— Думаю, она хотела защитить тебя. Чтобы ты никогда не смогла узнать её так же, как она тебя. Она была слишком стара, а ты очень юна.
Взгляд Мэмфиса не отрывался от экрана. Эрриэнжел украдкой взглянула на него — несмотря на видимую молодость, сейчас ему можно было дать тысячу лет. Это навело её на неожиданную мысль о том, как долго он уже в своём Саду Страстей.
Когда запись подошла к своему печальному финалу, Мэмфис откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.
Она зачарованно проследила за тем, как его дыхание постепенно успокаивается и становится глубже. К её изумлению, он заснул.
Во сне к нему вернулась красота. Его лицо разгладилось, стало простодушным, что почему-то растрогало её.
Ей самой совсем не хотелось спать.
Незаметно прошел час. Внезапно она обнаружила, что любуется Мэмфисом, склонившись над ним, в состоянии сильнейшего возбуждения. В ней мелькали мысли о его доброте и обходительности, его интеллекте и сострадании. Эрриэнжел посмотрела на его сильные, изящные руки, свободно раскинувшиеся на коленях, и ей захотелось узнать, как бы он дотрагивался до неё, будь они любовниками.
Вздохнув, она тихонько прошептала:
— Мне не впервой соблазнять спящих мужчин, — и разделась.
Стоило ей положить руку ему на плечо, как его глаза сразу открылись. На секунду, ей показалось, что в нём нет замешательства, обычного при внезапном пробуждении, что он полностью контролирует ситуацию: её прикосновение, её обнажённое тело, стук её сердца.
Но Мэмфис взял её за руку и повёл в спальню, и Эрриэнжел забыла обо всём на свете на долгое время.
После, нежась в его объятиях, она спросила его, почему он так долго добирался до её постели.
— Я считал, что у меня есть веские причины. Как бы мне удалось должным образом разведать твоё сердце, будучи влюблённым в тебя? Я пытался сохранить художественную объективность. А что ещё важнее… ты была моей собственностью… плохое начало для любви. Я не хотел, чтобы ты думала о себе, как о рабыне. Я не хотел отношений из покорности. — На его лице всё ещё сохранялся отблеск той неприметной невинности, привлёкшей её, когда он спал.
— Я по природе бунтарка, — засмеялась она.
Внезапно он помрачнел.
— Тэфилис сказал, что у тебя таймер на сердце.
— Вот как?
— Это правда?
Она поднялась, откинув простыни, и подошла к бару, где трясущимися руками наполнила бокал зелёного вина.
— Если у меня и есть таймер, то он ещё не запущен, — сердито выпалила она, вопреки желанию успокоиться.
— Прости, — грустно произнес Мэмфис. — Я разочаровывался… много раз.