– А как же мой двоюродный братец? Ишачит себе слесарем на заводе и на большее не претендует! – выдвигая свой контраргумент, я скрыл от сослуживцев, что сын Мирры Юзефовны отчислен из киевского авиационного за неуспеваемость («Сколько ушло на одни взятки!» – сокрушался покойный дядя Боря).
Но Пахомова мой пассаж неожиданно убедил. Он заявил, что снимает вопрос с повестки. Впредь, однако, это не помешало ему налетать на меня из-за пустяка или науськивать кого ни попадя: ведь и он хлебнул у себя в бессарабском местечке!..
Судите сами: сживись я с моралью доминировавшего этноса – ужели стали бы меня так изводить? Вот ведь скрюченный в три погибели подсобный шлимазл из Барановичей то и дело оттирал до блеска печатную плату – и Бобер его пальцем не трогал.
Другое дело, что формула эта справедлива для донацистских формаций, а приходу язычников к власти препятствовали и препятствуют как раз такие белоручки и краснобаи, как мы с Кантом, Шопенгауэром и Шестовым.
6
О чем эта повесть? О том, как пыльца души кодирует узор на ладонной листве? О незыблемости фортификационных линий между врачами и их пациентами? А, может, – о всевышнем лоббировании интересов здравого смысла – в едином и шумном парламенте людской истории? Ну, да, параллелизм, контрапункт, скулеж одиночки на запятках летящей в тартарары эпохи…
В клетках каждого каждого из нас – свой ген событийности, свой хромосомный набор попутных ветров и хриплых анафем: штрихами набрасывая фасад судьбы – учитывай изначальный состав кирпичиков!
Незадолго до эмиграции, обедая в Доме Литератора за одним столом с модным иронистом Иртеньевым, я кощунственно обмолвился о чернобыльском возмездии. Озлобленность дурной советчик в подборе точных эпитетов, и сегодня я сам себя поправлю: не возмездие – а промысел…
Напротив нас по-цыплячьи прихлебывал супчик отставной сатирик Варлен Стронгин – селадон, розовый от боковых проплешин. Меня изумлял эротизм перестарка, водившего к себе голенастых лимитчиц и браковавшего их за нечуткость к пятой графе. Одну такую, из Орла, пожившую у него с месяцок, он спровадил за нелестный отзыв о каком-то «жидочке», которого, к слову, и сам недолюбливал. Отец Варлена был расстрелян по делу о Еврейском комитете…
– Возмездие, утверждаете Вы? – рыкнул на меня Иртеньев, похмелье которого редко носило человеколюбивый характер. – Тогда почему же там столько наших накрыло?!
Я не нашелся что сказать. Ныне ответ созрел: демоны-ангелы истории в один прекрасный момент осознали, что иным способом картавых терапевтов не вынудишь покинуть привычный насест! Своевременный отлет спас и без того уж разреженную предыдущим геноцидом стаю от гнева, копившегося десятилетиями и вскоре выплеснувшегося в чеченских горах. И навязчивый бред ваххабитов о том, что войну на Северном Кавказе спровоцировал израильский Мосад, есть эхо негодования на ту вакансию врага, что была им уготована нашим предусмотрительным бегством.
Но всякому ли бесприютному провинциалу дано сотрясать столицу проповедью грядущего? Притчи прозорливца, лишенные нравственной завязи, вяли, не успев дохнуть ароматом. То же происходило и с моими попытками закрепиться в Москве. Шестнадцати лет, собираясь туда впервые, я слег от «свинки» – самой некошерной из хворей юности. Так небеса пытались напомнить мне о непреложности заповедей в сонме двуногих! Б-га я не знал, хотя в ранних вещах имя это мелькало как часть антуража. Страна порицала веру – семью захватила стремнина – ко дну же пошел я один.
Год спустя мне все же удалось добраться до своей Мекки. Остановился я у потешной глухой двоюродной бабки. Броня Абрамовна весь век долдонила с кафедры марксизм, стеллажи ее дома тянуло блевать от косноязычных томов Шестипалого. С райкомовским задором улизнув от Петлюры, она притаилась за русским мужем: уф! – кажись, пронесло… Погромы пережить не довелось, а вот мужа – увы. В кресле покойного, перед рябящим экраном, ныне восседал костлявый Штрайх с Молдаванки.
– Расскажите, пожалуйста, что вы сейчас в основном делаете? – липла телеведущая к записному герою-любовнику.
– Что, что – живет с женой! – опережая кинозвезду, ввинчивал реплику орденоносный вертухай.
– Изя, заткнись!!! – разъяренно шипела Броня, по губам догадавшаяся о произнесенной гадости.
Узнав, что я жажду литературной славы, Штрайх сосредоточенно наморщил лоб:
– В свое время я конвоировал писателя Льва Кассиля. Надо бы прозондировать: или еще жив курилка…
От протекции я деликатно отказался.