Благодаря отцу, его активному вмешательству, мне удалось выбраться сухим из воды. Заручившись поддержкой военврача Терентьева и замполита Сервачинского, он добился того, чтобы мой военный билет оставался чист как стеклышко. Этого требовала элементарная справедливость: ведь я отслужил без малого два года.
Трестер держался от баталии в стороне, отрабатывая тактику невмешательства. Мало того, Семен Михайлыч подлил масла в огонь, приказав медсестре Лиличке вколоть мне добрую порцию аминазина. Наказание постигло меня за то, что я скрутил в бараний рог шизоида Колю, обитавшего в «Новинках» со времен царя Гороха (его здесь приютили в нежном возрасте, Коля отлучался лишь по утрам, к фрезерному станку). Видя, что я регулярно получаю передачи, малохольный сиротка резко на меня озлобился и, на правах старожила, вздумал однажды пригрозить расправой. Что такое дедовщина, я уже отлично знал – и потому сам без промедления перешел в атаку. Помню искаженное от страха лицо Коли, зажатого мной в угол и жалобно повизгивающего…
– Да как вы только посмели! – возмущался человеколюбивый Трестер. – Перед вами же больной человек!
– И весьма буйный, надо признать! – резонно парировал я.
– А как тогда прикажете реагировать мне? Мало на меня кидались с кулаками? Мало плевали в лицо?! Нет, дорогой мой, придется на сей раз вас проучить!
В результате, я целые сутки вел растительный образ жизни, ощущая, как неприятно-тягуче атрофируются мои первичные половые признаки… Впрочем, на тот момент они и так были не у дел. За два месяца лежки, из представительниц слабого пола, меня удостоила визита одна только Анечка Певзнер (по-видимому, все еще испытывавшая чувство вины).
– Непонятно, как ты здесь очутился… – растерянно пролепетала она в комнате для свиданий.
Мне и самому это было не вполне ясно. Но так или иначе – хвала Садовнику Всевидящему и Вездесущему! – все наши мытарства когда-нибудь подходят к концу.
Отправляя меня на выписку, один из эскулапов злобно шмыгнул бурой картофелиной:
– И запомни, тебе противопоказан умственный труд! Только физический!
«Разумеется, – подумал я, – ибо это чревато для всех вас безоглядным разоблачением».
Карга-кастелянша, выдав мне мятую форму, также снабдила напутствием:
– Давай, хлопец, надевай портки и шуруй в свою Москву!
Тем не менее я еще около недели проваландался в родных пенатах. При том что внешняя обстановка к этому отнюдь не располагала: в самый день выписки, подъезжая с отцом в троллейбусе к нашему дому на Калиновского, я вдруг краем уха услыхал, как ужаснулась в разговоре с кем-то пожилая еврейка:
– Да что вы говорите?! Это в Нимфске такая радиация?..
Сея панику, расползались тревожные слухи. Все ринулись ящиками закупать красное вино: оно якобы препятствует облучению. Ничего удивительного: брага на Руси издревле слыла панацеей.
Шляясь в районе автозавода, напротив магазина «Букинист», я вдруг ощутил острый укол в сердце. Нитка унылых путей тянулась в Серебрянку, на полном ходу трезвонил пятый маршрут, рельсы для которого я укладывал еще служа в роте обеспечения…
Помню, «старики» в тот день по обыкновению били баклуши. Один из них, ражий всклокоченный армянин, вдруг подскочил ко мне и рядовому Турчику – безответному киевлянину, призванному на год позже меня, сцапал нас обоих за шиворот и, столкнув лбами, с озверелой рожей зарычал:
– Вы будете у меня работать?! Будете у меня работать?!
Он же впоследствии, фыркая моржом над умывальником, огрызнулся на какого-то грозного азербайджанца:
– Мамед, не можешь убить – отвали!
Слово не воробей: до сумгаитского погрома оставалось всего ничего…
Пора было уезжать. Впервые за два года для меня нашлось место в купейном вагоне…
Сойдя в первопрестольной, я вне себя от счастья ринулся пешком к заветному бульвару. Сокурсники мои готовились к летней сессии. Верка Цветкова, едва завидев меня, радостно заверещала:
– Нет, вы только гляньте на него – как прикинут!
На мне и впрямь были новехонькие джинсы, свежая синяя сорочка, хрустящие белые кроссовки. Родители решили преподнести мне подарок.
– Ты вроде какой-то не такой? – сощурилась Верка.
– Не обращай внимания. Я слегка затюканный…
– Ничего, мы тебя быстро растюкаем! – пообещала она.
Ребята приняли меня кто как: иные – индифферентно, но большинство – вполне благосклонно. И только у троих по-настоящему сияли глаза: у Пестова, у Сонки и, конечно же, у Сереги Казакова. Последний часто писал мне в армию. Ища собственный стиль, он нарочно примеривал семантику набекрень, отчего послания его отличало некое шизофренническое обаяние. У него и в повседневной жизни заходили шарики за ролики: в то же время это был добрейший и благороднейший человек из всех, кого я когда-либо знал.