Илья знал, что любое очищение души, любое избавление - дело сложное, а порой и мучительное. Тут тебе и боль, и облегчение - одновременно. Ведь впервые неправота твоя высвечивается прожектором разума и ты впервые видишь эту уродину: объемно, вещественно, до мельчайших подробностей. В этот час раненая совесть отрекается от многих деяний и помыслов, а отрекаться всегда больно и стыдно.
Перелом произошел на четвертый день.
Анатоль нашел его в мастерской, которую пригнали в Карпаты молодые монументалисты и где они жили вместе с Ильей.
- Это правда? - спросил Анатоль с порога.
Его узкое лицо было бледным, глаза глядели испуганно.
- О чем вы, Толь? - удивилась Эмма. Эта худенькая голубоглазая девушка целыми днями компоновала эскизы "Славян", отсеивала лишнее. Илья, глядя поверх ее светлой головки, подумал: "Интересно, он сам додумался или Ирина сказала? Впрочем, какое это имеет значение".
- Вы молчите, - прошептал Жданов. - Значит, правда... Даже подумать страшно - ядерный взрыв! Да, да, теперь я припоминаю: "Защита от дурака"... Да, я хотел покончить... Но только с собой, только себя, свою боль. Я никому не хотел зла, поверьте, Садовник. Господи, как низко я пал!
Жданов повернулся и, слепо щуря глаза, вышел из мастерской.
Сквозь прозрачную стену было видно, как он идет, не идет, а спотыкается - ноги плохо держали его на скользкой, разбухшей после дождя тропинке. Из модуля навстречу Анатолю выбежала Ирина. Она схватила его за руки, о чем-то заговорила - то ли убеждала, то ли сердилась. Жданов стоял безучастный, сгорбленный. Потом кивнул головой. Раз, другой. Улыбнулся скудно, просяще, но улыбнулся!
Илья отступил от стены-окна и встретил по-прежнему недоуменный взгляд Эммы.
- Это значит, - сказал он не очень вразумительно, - что циклон, бушевавший над Европой, иссяк, рассосался. Все барометры вскоре покажут "солнечно". А циклон, дорогая Эмма, один поэт, между прочим, называл депрессией природы.
Он принес к самодельному очагу две охапки сушняка.
- Несите еще, - скомандовала Ирина. - Пусть прогорает. Шашлыки любят жар.
Язычница у огня разрумянилась, оживилась. Она посыпала мясо какими-то специями, пробовала его, нюхала, хмурила брови, отступала от очага и вновь склонялась над углями. Затем как бы невзначай сказала:
- Вы молодец, что вырвали его из заповедника. Три километра разницы, а мир совсем другой... Но я хочу просить вас еще об одной услуге. Это очень важно, Илья. Понимаете, мы через два дня возвращаемся на мою стройку. Толя решил, что "Славяне" могут подождать, а там у него... долг. Понимаете? Надо многое восстанавливать, ремонтировать. Это тоже испытание. Поэтому не оставляйте его пока, Садовник. Мне одной будет тяжело.
- А я и не собирался оставлять, - ответил Илья, пряча улыбку. - Долг брата превыше... Вот только слетаю в Птичий Гам за своим модулем. Сегодня же вечером и отправлюсь.
Это был второй разговор о судьбе Анатоля.
Утром Илье позвонил Антуан. Он битых полчаса расхваливал академика Янина, с нескрываемым торжеством сообщил, что протест Парандовского совет Мира отклонил, а затем сделал паузу и уже менее торжественно заявил:
"Я остаюсь у Янина".
"Насовсем? - удивился Илья. - Тебе что, Зевс, на Земле надоело?"
"Ничего ты не понимаешь, - Антуан упрямо сдвинул брови. - Обитаемые миры - это будущее Службы Солнца. Там люди. Миллионы людей, которые живут и работают зачастую в экстремальных условиях. Мы вскоре пойдем и туда. Повсюду, где есть человек".
"Может, ты и прав. - Илья пожал плечами. - Все мы на уровне миров работаем. Анатоль мой, например. Куда там всем юджинским "черным ящикам"... Знаешь, я чуть лоб не расшиб..."
"Наслышан. За твоего подопечного вся Школа волнуется".
"Первый брат..." - начал Илья известную школьную шутку.
"...увы, не подарочек!" - со смехом закончил товарищ.
- Вы снова куда-то мысленно убежали, - упрекнула Ирина. - А кто будет вращать шампуры?
От прогоревшего костра тянуло прозрачным дымом. Он смешивался с осенней дымкой, уносил к далеким вершинам паутинки бабьего лета.
Как бы в дополнение к этой картине, возле коттеджа Анатоля вдруг возник сгусток тумана и полетел к ним.
- Что это? - воскликнула Язычница.
Илья услышал легкое потрескивание, исходившее от странного образования, и все понял.
- Наведенная голограмма, - сказал он, поднимаясь с земли. - Прерогатива членов совета Мира.
Объем изображения очистился от дымки. В нем появился смуглый невысокий человек с седыми висками. На вид ему можно было дать не больше ста лет. Гость с любопытством огляделся, церемонно поклонился хозяевам очага:
- Кханна, философ.
- Суни-ил!
Анатоль бежал к ним по узкой тропинке, которая поднималась меж деревьев к ручью. Руки его и лицо, рабочая куртка были обсыпаны мелкой каменной крошкой.
Философ улыбнулся:
- Ты работаешь, сынок, значит, все не так уж плохо. Здравствуй. Рад, что ты образумился.
- Я принес людям много беды, - сказал Анатоль. - Я сердился на себя, а получилось - на весь мир. Искал успокоения в смерти и чуть было не погубил тысячи людей. Я обидел любимую и ударил брата.
- Не горюй, сынок, - Кханна взглянул на Илью. - Ты принес людям хлопоты, это правда. Пустые хлопоты. Но люди добры...
- Что же мне теперь делать? - Анатоль шагнул к философу.
Тот покачал головой:
- Это один из сложнейших вопросов бытия, сынок. И каждый сам должен найти на него ответ. Ни философы, ни Садовники не дадут тебе универсального совета. Что делать? Просто жить.
Илья вздрогнул.
"Такой разговор уже был, - подумал он. - В другой ситуации, в других лицах, но был. И сводится он к одному - к невозможности вместить все, что называется жизнью, в пределы умных правил, добрых советов и благих намерений".
ПЕРВЫЙ БРАТ
Это был подарок Птичьего Гама. Прощальный, щедрый, нежданный.
- Рады сообщить, что Вам выделено восемь часов ручного труда в Светлых садах. Сейчас там собирают яблоки.
Скупое послание Центра по учету и распределению физического труда, записанное электронным секретарем, обрадовало Илью и вызвало улыбку.