— Да.
— Смысл его можно выразить фразой: «Мне уже сорок, а что я сделал? Чего достиг? Вот Пушкин в мои годы…» Ну и так далее.
— Пушкину тридцать семь было, когда его убили, — заметила Настя.
— Вот именно. А Лермонтову еще меньше. А если б они оба знали, что не умрут никогда, еще неизвестно, написали бы они свои шедевры, которые нас в школе читать заставляли. Может, откладывали бы каждый день, думали бы: да успею написать, времени много, целая вечность… А так мы все торопимся, боимся упустить время, мы постоянно недовольны уровнем достигнутого…
— А у тебя подобных мыслей пока нет? — со слабой улыбкой спросила Настя.
— Ты про кризис среднего возраста? Нет, мне еще рано. И потом, разве я для своих лет мало добился? У меня есть самая очаровательная, самая красивая девушка на свете. У меня есть довольно престижное образование, богатое воображение, широкий кругозор, высокий уровень интеллекта. Есть работа, престиж которой в последние годы заметно вырос, как и заработная плата. Разве мало?
— Достаточно. А будет еще лучше, я просто уверена.
Волкову показалось, что за разговорами на отвлеченные темы Снежная Королева пытается отрешиться от неприятных вопросов. От преследовавшего ее парня, который, вероятно, является серийным убийцей по кличке Садовод. И все же от этого вопроса никак нельзя было уйти.
— Настя, ты точно его не увидела на видеозаписи?
Внезапная перемена темы не удивила Настю, она уже давно знала привычку своего супруга делать неожиданные скачки в разговоре.
— Точно не увидела. Думаешь, я стала бы скрывать?
— А со следователем нормально пообщалась?
— Да, мне он даже симпатичным показался. Хотя и невзрачный на вид. Ты помнишь следователя с неблагозвучной фамилией, который со мной в прошлом году работал? Вот тот был противный. Он мне какого-то большого грызуна напоминал, типа бобра или ондатры. А этот по-своему обаятелен. Если сравнивать с кем-то из животного мира, то он скорее похож на белого кролика с красными глазами. И фамилия подходящая, Кроликов…
Сидя в своем кабинете за просматриванием материалов уголовного дела, Николай Григорьевич Кроликов не мог слышать зоологических характеристик, которыми за глаза награждала его свидетельница Анастасия Волкова. Впрочем, хоть бы и слышал: аналогия с кроликом его бы не обидела. Во-первых, обижаться он давно разучился, а во-вторых, он ежедневно видел свое отражение в зеркале. Маленького росточка, пухлый, сдобный и розовощекий, с маленькими глазками и оттопыренными ушами, он производил впечатление большого ребенка, по собственному капризу вырядившегося во взрослый коричневый костюм и пробравшегося в следственный отдел. Внешний вид Николая Григорьевича был откровенно комичен, однако никто из его коллег не относился к нему несерьезно, а начальство из года в год поручало ему самые заковыристые дела. И ни одного «висяка» за ним не числилось.
Как и любой другой следователь, Кроликов вынужден был работать одновременно по нескольким уголовным делам. Однако, повинуясь внутреннему голосу, он всегда расставлял приоритеты: вон то подождет, а вот этим надо заниматься безотлагательно. Преступлениям неординарного субъекта, которого оперативники окрестили Садоводом, следовало придать именно статус безотлагательных. По элементарной причине: каждый потерянный день мог стоить кому-то жизни. За неполные четыре месяца убийца расправился с одним парнем и тремя девушками и не дал ни малейшего повода считать, что собирается остановиться на достигнутом.
Кроликов перечитывал протокол сегодняшнего допроса Анастасии Волковой. Когда ему сообщили, что нашелся человек, воочию видевший Садовода, он обрадовался: еще бы, такая зацепка! Однако радость оказалась преждевременной. Девушка не смогла назвать ни одной особой приметы, ни одной характерной особенности парня, который провожал ее через парк культуры и отдыха. Ее показания были буквально пропитаны словами «возможно», «может быть» и «мне показалось». Короче, сплошная неуверенность. Даже возраст незнакомца она определила с огромным разбросом, от двадцати до тридцати лет. Не впечатлял и фоторобот, составленный с ее слов. Получился какой-то свиноподобный дегенерат, безносый и безгубый, с растекшимися чертами лица. Верхнюю часть головы свидетельница вообще не смогла описать: кепка помешала.
Чем больше Николай Григорьевич размышлял над ситуацией, тем больше он сомневался, что парень в кепке имеет какое-то отношение к Садоводу. Совершенно не похожие стили поведения. Садовод совершил три убийства и сумел не оставить следов и не засветиться ни перед очевидцами, ни перед камерами, и вдруг за день до четвертого убийства повел себя так глупо, так нелепо… Старший следователь Кроликов никогда не считал, будто факт психической ненормальности можно использовать для объяснения любых странностей поведения. Дескать, так он же безумный маньяк, какую логику вы ищете в его действиях! Нет, не так. Логика должна быть. Некий субъект убивает людей, наказывая их за грехи, и оставляет возле трупов пластинки в форме яблока. Безусловно, это говорит о наличии у него глубокой умственной патологии. Но вместе с тем он проявляет осторожность и даже некоторый профессионализм, стало быть, не желает быть пойманным. И вот в этом смысле его можно считать вполне нормальным, потому что стремление избежать ответственности за содеянное как раз и является нормой для любого преступника. Так зачем же, черт возьми, ему понадобилось светиться перед Анастасией Волковой? Почему он пугал ее, вместо того чтобы заколоть ножом?