– Дисциплина, Ленни.
Он пожал плечами, изогнул свои щетинистые брови, воздел длань к небесам – и стал похож на какого-нибудь бездарного актеришку еврейского театра, играющего на идише роль Гамлета или Эдипа.
– Тогда мне придется дрочить в прихожей – там ты меня не увидишь.
Мирьям хлопнула его по птице.
– У нас еще встреча с астрологом, Ленни. Увидимся в другой раз.
– Подожди. – Цицерон оторопел, увидев, как тот запустил в карман штанов ту самую руку, которой только что понарошку мастурбировал, и начал там шарить. – Вот.
Он положил что-то холодное на ладонь Цицерона. Цинковый американский центовик. Розин всемогущий Линкольн, запечатленный на станиоле. Кузен Ленни понизил голос:
– Рассмотри эту монету хорошенько. Если проявишь настойчивость, то найдешь в ней весь тайный закон истории. В твоей руке, малыш, лежит смерть Соединенных Штатов Америки. Если приложить к ней ухо, можно услышать ее шепот.
– Мне нужно в уборную, – сказал Цицерон.
Мирьям проводила Цицерона до туалета внизу, а потом увела из шахматного магазина – из этой библиотеки душ, из этой могилы времени. Вывела на тротуары Гринич-Виллиджа, где снова позволялось утверждаться 1969 году, где ничто не мешало его течению и напору. Хотя конечно же и настоящее было такой же фикцией, как и то загустевшее время, что пряталось взаперти, за окном антресолей шахматного магазина, – у этого настоящего времени, по крайней мере, имелось одно преимущество: с ним все еще можно было как-то договориться. Цицерон слышал, что в Гринич-Виллидж живет самый пестрый народ. И тринадцатилетний тайный гомик был готов к встрече с ним.
– Надеюсь, тебя не шокировал этот осел.
Цицерон ничего не ответил. Можно ли считать шоком то обстоятельство, что, прежде чем справить малую нужду в уныло-тесной туалетной кабинке шахматного магазина, ему пришлось дожидаться, когда пропадет непонятно почему возникшая эрекция? Убогий, отталкивающий кузен Ленни – неужели он мог стать предметом его вожделения? Может быть, дело всего лишь в нехитрых движениях, которые тот изобразил рукой? А может, дело в том, что Ленни вырвал Цицерона из его шахматного укрытия и силком вбросил в сложный, взрослый мир? Мир, где находилось место и грязному Ленни, и великолепной Мирьям, и их непрочным отношениям, и надеждам, которые Мирьям возлагала на Цицерона, и этому дню, который она отвела для блужданий по своим излюбленным манхэттенским местам, этому дню, который должен был вскрыть нечто невидимое. В шахматах он никуда не пойдет – так сказал Ленни Ангруш, и эти слова возымели мгновенное действие, как будто кто-то нажал на кнопку джеймс-бондовского катапультируемого кресла. Цицерон знал множество таких никуда и нигде: они находились, например, на Куинс-бульваре, на Скилман, Джексон и Гринпойнт-авеню, или в компании Розы, или в самой гуще школьников, или в одиночестве, но все это, в общем, сводилось к одному и тому же. Нигде, ничто, никак: уютно Цицерон чувствовал себя только где-то внутри себя. Да и то не всегда. И теперь к приговору Ленни Цицерон добавил собственную клятву: он никогда больше не прикоснется к шахматам – ни к черным, ни к белым фигурам. Он нащупал цинковый центовик на дне кармана. Американские деньги – это ложь. “Метс” – плод преступления. Ленни заворожил Цицерона своими намеками на тайное знание: история – это драма лжи. Быть может, именно это и наградило Цицерона внезапным возбуждением.
Миссионерский пыл Мирьям ничуть не остыл: теперь будущую судьбу Цицерона должна открыть гадалка. Он родился 20 января 1956 года, в 1:22 ночи – так гласило его свидетельство о рождении, вернее, сложенная пополам темная фотокопия, которую Цицерон, по наущению Мирьям, захватил с собой. Утром он тайком вынул ее из ящика, где мать хранила всякие детские реликвии, и незаметно положил в карман штанов: ему совсем не хотелось объяснять Диане Лукинс, какие важные и разнообразные дела ждут сегодня ее сына. До тех пор пока Мирьям с Цицероном не поднялись по пыльной чердачной лестнице и не попали в мансарду астролога – Сильвии де Грас, этой сильно надушенной, морщинистой француженки (а может быть, “француженки”), – оба они пребывали в уверенности, что Цицерон – Водолей. Но вот настал час для второго за сегодняшний день обидного разочарования: когда Сильвия де Грас вручила Цицерону его тщательно составленный гороскоп, то выяснилось, что он – всего-навсего Козерог.
– Но разве он не в переходной фазе? – попробовала возразить Мирьям.