Мощную балку амбарных ворот здесь называют Dössel.
Перед тем как заснуть, я долго размышлял о голубом цвете, увиденном вчера на пиале. Мне хотелось подобрать ему название, но лишь столкнувшись с невозможностью отыскать хотя бы приблизительное сравнение, я осознал характер того, что тогда лицезрел. Я оказался по ту сторону цветового мира.
Мне снилось, что я прислушивался к разговору крестьян о ландшафте. Один из них произнес: «В лето болото-то ужасть как ухает» – то есть ужасно, под чем, как мне тотчас же стало ясно, он подразумевал, что острым лемехом плуга слой почвы взрезается до самого основания.
В четыре часа я проснулся и до половины шестого слушал удары церковных часов. Когда мы вот так мним себя бодрствующими, то чаще это всё-таки бывает дрема, в которую мы погружены, – так мы состригаем сон.
Из Парижа, от Herkules, пришел последний номер «Crapouillot», «Les Bas-Fonds de Paris»[39] с картинками и описаниями лупанариев, а также с кратким словарем арго. В нем я обнаружил слово «chialer» (эквивалент «плакать»), что, собственно говоря, должно означать: «chier des yeux»[40]. Я выписал себе это словечко в качестве примера того, до какой степени язык может заполняться нечистотами. Слово зачастую насчитывает столько синонимов, сколько оттенков имеется в самом обществе.
Вечером встретил на автобусной остановке Фридриха Георга.
Кафедральные соборы как окаменелости, которые вкраплены в наши города, словно в поздние осадочные отложения. И всё же мы очень далеки от того, чтобы от их размеров перейти к выводу о той жизненной мощи, которая была в них заложена и которая их создавала. Породившая и наполнявшая их когда-то пестрая жизнь чужда нам сегодня больше, чем аммониты мелового периода; и гораздо проще восстановить облик древнего ящера по костям, найденным в сланцевом руднике. Можно даже сказать, что нынешним людям эти творения говорят столько же, сколько глухому – формы скрипок или тромбонов.
После полудня в душную погоду с братом на болоте. Разговор о различии нигилизма и анархии. Фридрих Георг усматривает различие, кроме всего прочего, в том, что нигилизм может принимать формы порядка. Вероятно, не будет ошибкой сказать, что внешние принципы организации возрастают в той мере, в какой утрачивается внутренняя гармония. Так, число врачей увеличивается в той пропорции, в какой пропадает целебная сила.
Потом со стороны болота пришла гроза с градом.
Град нанес серьезный урон растениям; так, с нашего миндального деревца он посбивал весь цвет. Теперь он лежит на земле возле ствола, словно розовая сорочка.
Первый месяц на новом месте. Особенно приятно отсутствие малейшего намека на комфорт, настолько он опротивел мне в маленьких новостроечных виллах. Дом выстроен в стиле нижнесаксонского хутора; к жилому помещению вплотную притулился большой амбар с хлевами, которые я со временем намерен заселить животными.
Поездка в Бургдорф, на пару с Фридрихом Георгом. Вдоль дороги – сияюще-желтые цветы одуванчика – львиного зуба. Название этого растения выбрано очень удачно; оно, так же как лев, солярной природы. В деревнях – крепкие дубы, похожие на последние деревья Донара[41]. Часто будто пелена спадает с глаз; крестьянские дворы явственно встают передо мной в своем древнем языческом блеске. Я вглядываюсь в самую глубь, в нетронутое нутро древней родины, и верю, что так по смерти мы видим распахнутыми настежь двери отчего дома, и гумно залито торжественным светом.
В Бургдорфе на велосипеде Фридриха Георга сломалась седельная пружина, и мы завернули к молодому кузнецу. Небольшая мастерская, пропахшая железом, была загромождена бесполезными вещами, главным образом развинченными колесами, которые пылились и ржавели по углам. Другие висели на стенах, словно жертвенные дары в храме Вулкана. Когда совершенно безучастно созерцаешь такого рода места, человеческая работа зачастую приобретает странный смысл.
Поскольку мой кабинет располагается в самой глубине дома, то с помощью Перпетуи и Луизы я оборудовал себе на чердаке отшельническую келью. У меня издавна было пристрастие к пыльным чердакам; они напоминают царство забвения.