Он был очень злой.
Мне лет 9 или 10. У меня был деревянный меч. Дядя вошел пьяный в портупее, в сапогах и говорит: «Давай дневник». А я взял меч и выставил его вперед. Тогда дядя пошел на меня, но в этот момент появилась бабушка и сказала:
— Пошел вон.
— Но я же только дневник хочу проверить.
— Пошел вон.
И он мрачно ушел.
Зоологически ненавидел меня из-за моего отца. Ему было 15 лет, когда появился мой отец. Отца он тоже терпеть не мог. Это черное пятно моего детства.
Да, меня очень любила бабушка, его мать. Его, своего сына, не любила, а меня любила. Поэтому он был таким сгустком негатива по отношению ко мне.
И всё же дядя Лёня был интересный человек. По прошествии времени мне проще о нем говорить непредвзято, потому что острота противостояния между нами уже стерлась. Он был социальным психопатом, но в такой, может быть, немного «приглаженной» форме, — тем, что он прошел армейскую школу. Но там он тоже себя вел достаточно вызывающе. Много и жестоко дрался, будучи офицером.
Разошелся скандальный эпизод его службы, когда в часть, где служил дядя, приехал высокопоставленный генерал. Он стал обходить офицеров, построенных на плацу. Ветер, снег. Генерал шел и пожимал руки офицерам — те конечно же без перчаток, а он, генерал, конечно же в перчатке. Он свою руку в перчатке подавал офицерам, пожимавшим ее голой рукой. Он этого даже не замечал — нечто само собой разумеющееся.
Генерал дошел до моего дяди, который стоял с голыми руками, — тот демонстративно долго и очень тщательно надевал перчатку, застегнул ее и только после этого пожал руку генералу. Сцена без слов, пауза. Но что можно сделать Шаповалову? Дядя мог хамить сколько угодно — он был за каменной стеной своей фамилии, своего родства, — но отомстил за товарищей—офицеров.
Непростой был человек. У него установились плохие отношения с отцом и отвратительные отношения с матерью. Его мать, моя бабушка, сына не любила и откровенно ему в свое время сказала, что она его не хотела. Он вырос под влиянием этой травмы. Человек в прямом смысле нес травмы в себе с самого рождения.
Я видел фотографию его с дедом из дома отдыха Малого театра в Щелыково — год, наверное, 1947, дяде лет 15—16. Они завтракают в столовой. Фотография бледная и нечеткая, но видно, что подросток сильно озлоблен на мир, на свою вброшенность в это пространство.
Он стал более психопатичной, более женственной версией своего отца. Нос немножко уточкой, чуть-чуть вздернутый. Волосы не волнистые, как у моего деда, а кудрявые. Глаза карие. Подбородок не такой как у деда, выступающий твердой калошей, а более безвольный. Губы более женственные. Можно было бы сказать, что это лицо актера.
Дядя Лёня был социальным психопатом, потому что был деклассированным элементом. Он родился как деклассированный элемент, хотя и отец его, и мать были породистыми: каждый из них — по-своему ограненные камни. Не брильянты, но с огранкой. Получилось же в итоге что-то такое нервное и агрессивное.
Помню, как дядя пытался покончить с собой. Я тогда учился во втором классе — соответственно, примерно в 1955 году.
Это было так.
Я остался один дома с домработницей Машей. У нас в доме до этого эпизода было два больших встроенных стенных шкафа, забитых оружием. Среди прочего великолепная немецкая винтовка, малокалиберная, но сделанная очень качественно. Холодного оружия тоже хватало.
И вот я остался с Машей, и дядя появился. У нас был красивый бабушкин фамильный буфет красного дерева, и к нему золотой ключик с плетенной головкой. Бабушка любила фарфор, у нас была огромная коллекция. Ко всему прочему у нас стояли саксовские вазы. В одной из этих ваз на дне лежала горсть малокалиберных винтовочных патронов 5/56.
И вот он появился, волоча за собой винтовку за ствол, и спрашивает:
— Где ключ?
Маша достаёт ключ — Маша была верная старая домработница, состоявшая при моей бабушке еще с довоенных времен. У нее сын погиб на фронте, бабушка ее утешала, когда пришла похоронка. Она из деревни попала к бабушке и стала ее доверенной homemate, — морщинистая старушка, сохранившая свой ситцевый крестьянский облик.
Грозный голос дяди:
— Где ключ, старая?
Она говорит:
— Зачем тебе ключ? — а сама дрожащей рукой даёт его.