В какой-то момент звери начали одновременно рычать с такой невероятной силой: оказывается, наступил их час кормления. Я был на руках у няньки — кажется, ее звали Маруся, — и чуть не сошел с ума от ужаса. Она говорила, что я «затрясся, как осиновый лист».
Мне никто не верил, когда я рассказывал об этом воспоминании. Его все знали, помнили, но, когда я рассказывал, мне говорили: «Ты не можешь этого помнить, тебе было девять месяцев, ты был слишком мал». Странно. Почему это человек в девять месяцев не может помнить, что с ним было?!
Тут я должен рассказать об одном факте моей биографии, который является теневым «микроаспектом», но важен на бессознательном плане. Когда мне был примерно год, я заболел полиомиелитом.
Внезапно на даче у меня поднялась температура, начался жар. Никто в тот момент, конечно, не думал, что это полиомиелит. Актриса Гоголева приехала в гости, и когда она меня увидела, сказала, что нужно срочно везти в больницу и не рассчитывать, что это простуда. И меня срочно доставили в Морозовскую детскую больницу. Болезнь захватили в первый день.
У деда имелся доступ к американскому пенициллину — его тогда можно было получить только через союзников. Это меня спасло.
Полиомиелит делает из человека паука с искривленными ручками и ножками: у меня в классе была такая Наташа Токарчук, ставшая жертвой полиомиелита. Она напоминала мне, что могло бы стать со мной. Она ходила на странных пружинящих приспособлениях, подвязанных к ее ногам, перемещалась как робот. Довольно жуткое зрелище. Но я этого избег. Я прошел через Морозовскую больницу с курсом пенициллина.
Дальше меня отвезли в Евпаторию, и там года два или три подряд бабушка подолгу со мной жила, водила меня в специальный центр реабилитации для полиомиелитников, где проходил постоянный массаж. Массаж и купание.
Наша семья там снимала домик. Тогда была совершенно другая Евпатория — с покинутыми татарами домиками и беседками, увитыми плющом. Выглядело как в фантастическом мире. Я гулял, купался, крабов ловил.
Была там девочка Пакита48, испанка лет пяти, — моя первая любовь. Ее родители тоже снимали домик — политэмигранты после гражданской войны.
Мы играли в гражданскую войну с ней и с другими детьми. Я разбил коленку, и бабушка пошла качать права к родителям Пакиты, что вот из-за вашей дочки мой внук разбил коленку. Они же в свою очередь просто впали в недоумение: ведь дети на то и дети, чтобы коленки разбивать.
Есть фотография, где я сижу в панамке на суку, меня поддерживают, я смотрю в объектив, и написано: «Евпатория 1952 год». Еще был жив Сталин.
Зашел я там в какие-то гости поблизости, где жил мент. Он сидел в беседке в огромных семейных трусах, полуголый, и чистил наган. Смотрел на меня и подмигивал. Я за ним с большим интересом наблюдал: сочетание синих сатиновых трусов с наганом на меня произвело убойное впечатление.
Когда я пытался отделаться от присяги и от армии по-хорошему, ссылался на то, что в детстве у меня был полиомиелит и что я не могу ни ходить, ни стоять, ни маршировать.
Все провиденциально: сейчас я не могу ни ходить, ни стоять, ни тем более маршировать. А тогда я просто нагло врал. Меня отправили в госпиталь, проверили. Проверяли меня электротоком, мучили, пробивали через нервные центры. Дали заключение, что здоров как бык. Один из уникальных случаев полиомиелита без всяких последствий.
Школа
В школу меня отвел дед — это было незадолго до его смерти.
Он отвел меня в 50-ю школу. Тогда это было четырехэтажное здание из красного кирпича, построенное в 1940 году, с портиком квадратного сечения, с кирпичными колоннами. Школа одной стороной выходила в Померанцев переулок, а другой — в Кропоткинский. Не так давно — может быть, с год назад — я специально ходил посмотреть на эту школу. Сейчас её оштукатурили, теперь она светлого цвета. А была красная кирпичная школа.
Во дворе толпилась пропасть народа. Я держался за руку деда. Вокруг какие-то мальчики, букеты цветов. Это был первый год, когда ввели совместное обучение — впервые увидел много красивых девочек.
Итак, дед ушел из моей жизни, а я стал учиться в 50-й школе.
У меня были сплошные пятерки, но, как я понимаю, это ничего не значило, потому что классный руководитель — она же учительница по всем предметам в начальной школе — была на особом контроле у родителей из хороших семейств. Она очень приглядывала за несколькими детьми в классе. И у них до конца начальной школы всегда были хорошие оценки.
К тому же я читал с трех лет, а в классе примерно две трети либо не умели читать, либо читали по складам с большими проблемами. Я еще до школы читал толстые книги для удовольствия и писать тоже умел. Большинство моих одноклассников выписывали палочки, а я уже в три года написал маленький рассказ для мамы, он до сих пор где-то хранится в ее архиве.