Но бывали и странности. Как-то, когда я учился в 10 классе, она звонит и говорит:
— Я хочу вас обрадовать очень хорошей новостью. Вы знаете, принято решение, что мальчики из хороших семей будут приниматься в университет без экзаменов.
— Да, это новость хорошая, — говорю.
Да, странная была женщина. Но очень красивая.
От этого брака доктора и княжны Грузинской родилась Ирина Алексеевна, которая вышла замуж за Владимира Святославовича Юрасовского. Ирина Алексеевна преподавала музыку в Гнесинке или консерватории57. Хищная, красивая, с четкими чертами. Сложные отношения были у нее с сыном Алешей.
Владимир Святославович Юрасовский принадлежал к старинному дворянскому роду, появившемуся на Руси при Алексее Михайловиче. Шляхетский литовский род с крутым и сложным гербом, где есть несуществующая птица Гранодрант или что-то в этом роде. Он жил в коммунальной квартире на первом этаже напротив итальянского посольства в Денежном переулке, недалеко от книжного магазина, окнами на Дом Дворцового ведомства.
Они недолго прожили вместе, развелись, но сохраняли хорошие отношения.
От брака Юрасовского и Ирины Алексеевны появился мой школьный друг, с которым мы дружили некое время и после школы58, — Алексей Владимирович Юрасовский.
Лёша постоянно ходил в квартиру к своему отцу, иногда туда с ним шастал я. Там имелось много разных прикольных вещичек, включая гильотину для сигар. Всякий раз, когда Юрасовский-старший встречал на Пречистенке меня, десятилетнего мальчика, он снимал шляпу и раскланивался. Это мне много очень сказало. Такой стиль поведения, такие манеры — они мне дали много. Один из случайных просветителей, встречающихся в жизни, Юрасовский-старший своими д’артаньяновскими манерами и стилем открыл мне специфическую тайну.
В младших классах школы Леша не вызывал у меня особого интереса. Но некоторая породистость в нём прослеживалась. В те годы он походил на известную фотографию Набокова, где Набоков с голой шеей и закругленным носиком.
Во втором классе случился эпизод. Я лежу в детской, собираюсь встать. Входит Анна Тимофеевна, наша домработница, и говорит абсолютно как бы из чистого неба:
— А ваш Юрасовский — яврей!
Почему «наш»? Откуда она его знала? Я о нем даже не думал, а она мне почему-то о нем сообщила. Ну и как бы это гвоздем во мне засело. Прихожу в школу, и что-то свербит во мне и свербит. Я поднимаю руку. Надежда Алексеевна Петрова, наша учительница из Украины — коса намотана, как у Леси Украинки, под которую Тимошенко косит. Только шатенка.
Я поднимаю руку, она спрашивает:
— Что тебе?
Я встаю и говорю:
— Надежда Алексеевна, а Юрасовский — еврей.
И смотрю на его затылок, как бы вырезанный из другого измерения и вставленный в это пространство, как аппликация. Он не пошевелил головой ни влево, ни вправо, не оглянулся.
Опытный педагог, она велела мне садиться и, не обращая внимание, дальше что-то продолжила рассказывать.
Эпизод забылся.
Потом что-то нас стало сближать. Я же был крайне правый. С одной стороны, профашистский, а с другой — глубоко антисоветский.
А учились мы вместе с первого класса, и у нас в младших классах была общая любовь — «Айвенго». Мы оба читали «Айвенго» с первого класса, мы обожали эту книгу. Фехтовали на переменках на невидимых мечах — такая игра у нас была.
В «Айвенго» я любил по-настоящему только один эпизод, когда еврей Исаак заглядывает в комнату, где в сером плаще стоит Айвенго, тот наклоняется, и у него из-под плаща сверкают золотые шпоры. И еврей Исаак понимает, что паломник на самом деле рыцарь. Меня это пробирало до дрожи, и у меня тогда созрела мысль, что мой путь определен: я хочу быть рыцарем, потому что кроме как рыцарем никем не имеет смысла быть.
И когда меня спрашивали «Кем ты хочешь быть?», не мог же я этой сволочи ответить, что хочу быть рыцарем. Я отвечал, что хочу быть историком, изучать Средние века. Как правило, вся пошлая сволочь мне говорила, что Средние века уже давно изучены. Ну что ж, я буду их изучать по новой. Но про себя я знал, что я хочу быть рыцарем. Не представляю, имел ли это ввиду Юрасовский, был ли он настолько безумен и романтичен. Думаю, не совсем. Но очень долгое время между нами ничего, кроме «Айвенго», не существовало.