На даче и в бакинской квартире было много неожиданного. Квартира деда в дореволюционном доме вообще напоминала пещеру Али-бабы. Три комнаты и большой холл: улица Лейтенанта Шмидта, дом 8. Лестница снаружи. Гигантские комнаты с толстыми стенами, окна закрывались тяжелыми ставнями. Огромное количество пылящихся книг — найти среди них можно было все что угодно…
Однажды я залез за сундуки, и на меня свалилась настоящая кривая сабля. Не то, что сейчас делают, а боевая, мощная и очень тяжелая, с рассохшейся ручкой. Я начал ей махать и чуть люстру не разбил.
Кинжалы кавказские — признаться, и дома в Москве, на Мансуровском11, подобного добра хватало, поэтому ничего особо удивительного для меня среди тамошних сокровищ не было. Но оружие я любил с детства.
Мне был один год, когда меня привезли в Карабах, — но ничего не помню. Знаю, что мать там наслаждалась верховой ездой: у нас были конюшни, мать седлала и выезжала.
Там были карабахи12, привезенные то ли братом деда, то ли приемным сыном деда. Все — военные, участвовали в оккупации Северного Ирана во время войны: когда в 1941 году туда вошли советские войска, Азербайджан был активно задействован, поскольку оккупировался Иранский Азербайджан. Оттуда кто-то из них вывез шахских карабахов, попросту «империалистически» ограбив конюшни. Лошадей держали в нашей семейной конюшне. Мама брала лошадь и утром уезжала в карабахские холмы. Отец рассказывал, что местный народ пожимал плечами. В 1948 году было немного непривычно видеть молодую девушку в галифе и сапогах, которая седлает лошадь, выводит ее и галопом мчится в холмы.
Потом налетела московская бабушка и утащила меня из Карабаха. Наверняка она потом думала, что именно там я подхватил полиомиелитный вирус. Хотя полиомиелит свирепствовал как раз в Москве.
А Карабах для меня свелся к этюду моего отца, который в свои 16 лет нарисовал руины нашего старого дома, существовавшего до 1918 года. Нарисовал в пастозной густой передвижнической манере. Сейчас в голове только сине-серое пятно. Рисунок висел у нас на даче, напротив моей кровати. Засыпая, на него всегда смотрел. Поэтому связь с Карабахом у меня была постоянная — виртуальное напоминание всегда крепче, глубже проникает в сердце.
Бабушка Мария Андреевна
Моя бабушка, урожденная Шепелева, не любила восточных людей. Имперская русская националистка старого закала. Хоть и кабардинка по матери — это хуже всего.
У бабушки были сестра и младший брат. Сестра Анна, брат Владимир. По семейному преданию, все обстояло так.
Они родились в семье Андрея Львовича, который по какой-то линии был потомком Дмитрия Дмитриевича Шепелева — генерала наполеоновских войн, портрет которого висит в Питере13. Андрей пошел в гусары, а брат его тем временем прибрал к рукам все, что оставалось от отцовского наследства. Вышел Андрей из гусар в небольшом звании — даже ротмистром, кажется, не стал. Вышел в отставку, смотрит — а ничего нет.
Тогда он уехал в Ростов и женился там на девушке, которую взял из монастыря. Она была кабардинка, русские убили всю ее семью, а ее сдали в монастырь. Сам он стал управляющим на заводах Терещенко. Терещенко — мультимиллионер в конце XIX века. Ему, как маркизу Барабасу, принадлежало всё. Едешь, к примеру, и спрашиваешь у местных: «Чьи это поля?» Они отвечают, что Терещенко. «А чьи эти виноградники?» Терещенко. А мой прадед был у него управляющим. Жили в Ростове, бабушка училась в гимназии. В этой гимназии было много богатых, элитных, имеющих все гражданские права евреев. У нее от гимназии сохранилось много еврейских знакомых, хотя у евреев в те годы были проблемы с учебой в гимназиях. Рафинированные еврейки, говорящие все по-французски, — бабушка поддерживала с ними отношения: она была очень «политичной».
У Марии Андреевны была тяжелая и крутая жизнь. Она закончила гимназию с началом новой эры, а свой «институт» в 1918 году, — скорее, это были учительские курсы. После чего она преподавала арифметику и русский язык в казачьих станицах в 1919 — 1921 годах. Я видел справку с печатью, что совет казачьей станицы должен ей два мешка муки за учебный год.
Мария Андреевна видела всех.
Моя любимая книжка в детстве — «Хождение по мукам». И вот что я там читал, — все было для нее реальной жизнью. Командарм Сорокин14, кирпично-красный от кокаина и спирта, бледная Маруся-смерть15, — всех, кто прошли через эти станицы, она видела.
11
«На Мансуровском» — имеется в виду квартира в Мансуровском переулке, где родился и вырос Гейдар Джемаль.
12
Карабахская лошадь — старинная порода горных верховых лошадей, выведенная на территории Нагорного Карабаха, тип азербайджанской лошади. Формировалась под влиянием древних иранских, туркменских, а затем арабских лошадей. Признавалась одной из лучших пород восточного типа.
13
В период наполеоновских войн в русской армии было пять (!) генералов Шепелевых. Гейдар вспоминал, что бабушка как-то упоминала портрет в Петербурге. В Военной галерее Зимнего дворца (Государственный Эрмитаж) висит портрет генерала Шепелева Д. Д. кисти Дж. Доу (1828 г.). Отсюда был сделан вывод, что предком был именно Дмитрий Дмитриевич. Но надо добавить, что это всё же предположение.
14
Иван Лукич Сорокин (1884—1918) — красный военачальник, участник русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн. Главнокомандующий Красной армией Северного Кавказа. Командующий 11-й красной армией. Попал в плен и расстрелян белыми. А. И. Деникин отзывался о Сорокине так: «…в лице фельдшера-самородка Советская Россия потеряла крупного военачальника».
15
Мария Никифорова (1885—1919) — предводительница анархистов на территории юга России, соратница Нестора Махно. Примкнула к анархическому движению в 16 лет. Известна под именем Маруся. В годы Гражданской войны становится одним из самых заметных и авторитетных командиров анархистских отрядов Екатеринославской и Таврической губерний России.