Старуха была права. Как обычно. Эти люди так долго находились в зависимости, что им начало это нравиться. Да, подумал Араган, с этого начинается обучение.
Это был неудачный день, местный капитан пришел, наорал и исчез, не рассказав, что, собственно, происходит. Мало того, минут через десять после данного инцидента из Унты прибыла адъюнкт императрицы Лейсин, воспользовавшись одним из этих проклятых Путей. Хотя капитан никогда ее не видел, от одного ее имени его бросало в жар. Истребительница магов, скорпион в арсенале империи.
Араган сидел, уставясь в стол, и ждал, когда капрал начнет говорить. Потом он поднял глаза.
Призывник, которого он увидел перед собой, озадачил его. Капрал открыл рот, собираясь произнести гневную тираду и выставить призывника за дверь. Но он закрыл рот, так ничего и не сказав. Инструкции кулака Кана были предельно ясны: если есть две руки, две ноги и голова – брать. Генабакская кампания была сущим адом. Все время требовалось пушечное мясо.
Он улыбнулся девушке, стоящей перед ним. Она полностью соответствовала описанию кулака. Пока еще.
– Ладненько, ты ведь понимаешь, что ты хочешь вступить в ряды малазанских военных моряков?
Девушка кивнула, холодно глядя на Арагана.
Лицо вербовщика застыло.
«Проклятье, ей ведь лет тринадцать, будь она моей дочерью... Но почему у нее такой взрослый взгляд?» В последний раз он видел такие глаза в Генабакисе, когда проходил с ротой по земле, которая пережила пять лет засухи и два года войны. Такие старые глаза бывают от голода и вида смерти.
– Как твое имя, дитя?
– Значит, меня возьмут?
Араган кивнул, у него внезапно разболелась голова.
– Ты получишь приписку через неделю, если у тебя нет особых пожеланий.
– Генабакская кампания, – тут же ответила девушка. – Под командованием верховного кулака Дуджска Однорукого.
Араган заморгал.
– Я сделаю заметку, – мягко сказал он. – Имя?
– Горечь. Меня зовут Горечь. Араган записал имя в книгу.
– Свободен, рядовой. Капрал расскажет тебе, куда идти. И смой грязь с ног, – добавил он, когда Араган какое-то время писал, потом остановился. Дождя нет уже несколько недель. А грязь у нее на ногах серо-зеленая, а вовсе не красная. Он отбросил перо и помассировал виски. «Ну, хотя бы голова проходит».
Джерром лежал в полутора лигах в глубь континента у старой канской дороги. Эта дорога до императорских времен редко использовалась с тех пор, как была построена новая вдоль побережья. Теперь путники, встречавшиеся здесь, были в основном пешими: местные фермеры и рыбаки со своим товаром. Повсюду валялись обрывки материи, поломанные корзины и рассыпанные овощи. Последним свидетелем исхода был мул, стоящий у обочины, утопающий ногами в горе риса. Он посмотрел на Парана, когда тот проехал мимо, своими огромными, влажными глазами.
Рассыпанные овощи были свежими, не более одного дня, фрукты и зелень начали портиться только теперь, под палящим солнцем.
Его лошадь шла медленным аллюром. Паран увидел в песчаной дымке первое строение торгового города. Никто не сновал между кирпичными домиками, ни одна собака не выскочила навстречу приезжему, видна была только телега без одного колеса. Дополнял картину неподвижный воздух и тишина. Птицы не пели. Паран вынул из ножен меч.
Подъехав к околице, Паран остановил лошадь. Исход был паническим. Тел не было, не было и признаков нападения или разорения. Он медленно выдохнул, затем пустил лошадь вперед. Главная улица была по сути единственной, ведущей через весь Т-образно выстроенный город. По обеим ее сторонам стояли двухэтажные дома: так принято в империи. Ставни закрыты, тяжелые двери заперты. Паран подъезжал к ближайшему дому.
У дома он спешился, привязал лошадь, потом оглянулся назад, на улицу. Нигде никакого движения. Вынув меч из ножен, он подошел к двери. Это было административное здание.
Парана остановил негромкий непрерывный звук, он был слишком тихим, поэтому лейтенант не услышал его раньше, но теперь, стоя перед тяжелой дверью, Ганоез прекрасно слышал неясное бормотанье, от которого волосы у него встали дыбом. Паран покрепче ухватил меч и выставил его перед собой. Затем он распахнул дверь.
В неясном свете лейтенант увидел какое-то шевеление; потревоженный воздух был наполнен запахом разлагающейся плоти. Паран тяжело дышал, во рту пересохло. Он стоял и ждал, когда глаза привыкнут к темноте.