Паран заглянул в большую комнату. Послышалось шевеление и непонятные горловые звуки. Комната была полна черных голубей, ворковавших свою бесконечную песню. Под шевелящимся птичьим покровом лежало то, что было когда-то человеком. Тели распростерлась на полу среди помета. В воздухе висел тяжелый запах пота и смерти.
Он шагнул внутрь. Голуби зашевелились, но не обратили на него особого внимания.
Сквозь полумрак Паран смог различить человеческие лица с пустыми глазами. Лица были синего цвета, будто бы люди задохнулись. Паран задержал взгляд на одном из солдат.
– Ох, вредно для здоровья, – пробормотал он, – носить форму в наши дни.
«Только птицы и услышат эту шутку. Кажется, я больше не люблю черный юмор». Паран встряхнулся и прошелся по комнате. Голуби с воркованьем уворачивались от его тяжелых башмаков. Дверь в кабинет старшего офицера была приоткрыта. Через небольшие отверстия в ставнях в комнату проникал тусклый голубоватый свет. Убрав меч в ножны, Паран вошел в помещение. За столом сидел капитан с лицом в пятнах синего, серого и зеленого цвета.
Паран смел со стола перья и посмотрел в бумаги, лежавшие перед капитаном. От его прикосновения пергамент раскрошился.
«Тщательно убрать все следы».
Он повернулся, медленно прошел обратно, вышел на свет. Потом закрыл дверь, как, без всякого сомнения, поступили и жители.
Вряд ли стоило участвовать в данном мрачном преступлении, совершенном магией. Оно явно имело продолжение.
Паран отвязал лошадь, сел в седло и выехал из покинутого города. Он не оглядывался назад.
Солнце тонуло в багровых облаках на горизонте, Паран изо всех сил старался держать глаза открытыми. Очень длинным был этот день. «Чудовищный день». Местность вокруг, когда-то знакомая и безопасная, превратилась во что-то совсем иное, – место было охвачено темными клубами магии. Ему совсем не хотелось провести эту ночь под открытым небом.
Лошадь шла вперед, опустив голову. Медленно опускались сумерки. Подстегиваемый собственными мрачными мыслями, Паран пытался осознать, что же произошло с утра.
Он подумал о тех синих лицах в тенях и о капитане в гарнизоне Кана. Потом мысли его обратились в будущее. Служба у адъюнкта будет поворотным пунктом в его карьере; неделю назад он и помыслить о таком не смел. Его отец и сестра были в ужасе от избранной им профессии. Как и многие другие юноши и девушки знатного происхождения, он сразу решил пойти на военную службу, пытаясь снискать почет и уважение, в котором было отказано целому классу. Но Паран хотел чего-то более волнующего, чем офицерские попойки или разведение лошадей.
Не принадлежал он и к числу тех, кто выслуживался, стремясь ко все новым чинам. Парану не повезло – его отправили в Кан, где залечивал свои раны гарнизон ветеранов. Там к молодому лейтенанту, а тем более аристократу, никто не испытывал ни малейшего почтения.
Паран считал, что все изменилось после резни на дороге. Он был гораздо полезнее, чем многие из ветеранов, чьи знания и умения ограничивались конным заводом. Более того, он, чтобы выказать свое хладнокровие и профессионализм, добровольно принимал участие в расследовании.
Лейтенант все сделал, как надо, хотя знакомство с деталями происшествия было... неприятно. Пока он бродил среди тел, в его ушах стоял жалобный крик. Глаза Парана отмечали подробности – странный поворот тела, неожиданная улыбка на мертвом лице, – но хуже всего было то, что случилось с лошадьми. Ноздри и пасти животных были в пене – верный признак панического ужаса, раны – рваные и огромные, – чудовищны. Пятна навоза и желчи покрывали бока когда-то гордых скакунов, вес было в крови и ошметках мяса. Он едва не зарыдал над этими животными.
Паран заерзал в седле, чувствуя, как судорога проходит по сжатым в кулаки рукам. Лейтенант держался все это время достойно, но, когда воспоминал о чудовищном зрелище, казалось, что вся его уверенность и сдержанность растаяли. Теперь все презрение, которое он выказал ветеранам, беспомощно опускавшим руки и падавшим на дорогу, было впору выказать самому себе. То, что он увидел в Джерроме (всего лишь отдаленное эхо событий на дороге), было тяжким ударом по его и без того кровоточащей душе, еще одной попыткой разрушить его умение держать себя в руках.
Паран с трудом выпрямился в седле. Он сказал адъюнкту, что его молодость окончилась. Он сказал ей кое-что еще, бесстрашно, не задумываясь о последствиях, отбросив все те предостережения, которые пытался внушить ему отец.
Откуда-то издалека пришло к нему старое-старое: спокойная жизнь. Он отвергал это тогда, отвергал и теперь. Адъюнкт почему-то заметила его. Он спросил себя сейчас в первый раз, имел ли он право гордиться этим. Тот командир прежних времен, у стен Мотта, он плюнул бы на Парана с презрением, если бы он оказался теперь перед ним. «Лучше бы ты прислушался к моим словам, сынок. Ну, посмотрим теперь на тебя».