Годы, когда чей-то титул заставлял его вытягиваться в струнку, давно прошли. Однако рядом с ним ехала адъюнктесса императрицы, доверенное лицо Ласэны, исполнительница ее воли. Менее всего капитану хотелось выказать свою слабость перед этой молодой и опасной женщиной.
Дорога поднималась в гору. Слева дул соленый ветер, раскачивая деревья с набухшими почками. К полудню ветер становился почти раскаленным и нес с собой зловоние болотистых низин. Когда солнце так палит, неудивительно, что приходится нюхать эту дрянь. Поскорее бы вернуться в Кан.
Капитан старался не думать о том месте, куда они держали путь. Пусть об этом думает адъюнктесса. За годы службы империи он научился в нужные моменты отключать свой мозг. Сейчас как раз и был такой момент.
— И давно вы здесь, капитан? — спросила адъюнктесса.
— Угу, — буркнул он.
— Сколько? — спросила женщина, немного помолчав.
— Тринадцать лет, адъюнктесса, — помешкав, ответил он.
— Значит, вы еще сражались за императора?
— Да, — односложно ответил капитан.
— И вам удалось благополучно пережить чистки.
Капитан пристально посмотрел на адъюнктессу. Если она и почувствовала его взгляд, то не подала виду. Ее глаза безотрывно глядели на дорогу. Первая помощница императрицы легко держалась в седле. Слева у нее на поясе висел меч, всегда готовый к сражению. Ее волосы были либо коротко острижены, либо полностью заправлены под шлем.
«Гибкая, ничего не скажешь», — подумал капитан.
— Ну как, вдоволь на меня насмотрелись? — поинтересовалась адъюнктесса. — Я спрашиваю о чистках, проведенных императрицей после безвременной кончины ее предшественника.
Капитан скрежетнул зубами, потом наклонил голову, чтобы потереться подбородком о завязки шлема. Он не успел побриться, а щетина неприятно кололась.
— Не всех убивали, адъюнктесса. Жители Итко Кана не слишком воинственны. Здесь не было бунтов, а потому не было и массовых казней, сотрясавших империю. Мы просто сидели и выжидали.
— Понимаю, — произнесла адъюнкт, слегка улыбнувшись. — Вы ведь незнатного происхождения, капитан. Так?
— Будь я знатного происхождения, — пробормотал он в ответ, — я бы не выжил даже здесь, в Итко Кане. Мы оба знаем это. Канцы любят подурачиться. Но приказ императрицы был таков, что даже завзятые фигляры не посмели его ослушаться, — усмехнулся он.
— Где вы сражались до этого?
— На Виканских равнинах.
Они поехали молча, миновав случайно встретившегося им солдата. Деревья по левую сторону исчезли, открыв вид на морское побережье.
— Сколько солдат вам пришлось задействовать, чтобы удерживать эту местность?
— Тысячу сто.
Адъюнктесса повернула голову, холодно взглянув на капитана.
Капитан выдержал ее взгляд.
— Пространство, на котором собраны жертвы резни, тянется на половину лиги вдоль побережья и на четверть лиги в глубь суши.
Адъюнктесса выслушала его слова.
Они подъезжали к вершине холма. На обочине дороги стояло десятка два солдат. Остальные теснились на самой вершине. И все глядели на них двоих — на грузного капитана и поджарую адъюнктессу императрицы.
— Приготовьтесь, адъюнктесса. Поверьте, не так-то легко выдержать их взгляды.
Главная помощница императрицы смотрела на лица солдат, стоявших в оцеплении. Перед ней были закаленные воины, ветераны, участвовавшие в осаде Ли Хенга и виканских войнах на северных равнинах. Они знали свое ремесло и, казалось, давным-давно должны были бы привыкнуть к неизбежностям войны. Однако глаза солдат странно блестели; казалось, этим суровым воинам хочется, чтобы она что-то им сказала. Что? Ободряющие, утешительные слова? Но этого она не умела, никогда не умела. Здесь они с императрицей были очень похожи. Ласэна тоже не умела ободрять и утешать. Только приказывать.
Из-за холма доносились крики чаек и ворон. Птиц было очень много, и их крики сливались в пронзительный галдеж. Стараясь не смотреть на солдат из оцепления, адъюнктесса пришпорила лошадь. Капитан поехал следом. Оба поднялись на гребень холма и остановились, глядя вниз. Отсюда дорога шла под уклон и хорошо просматривалась на довольно большое расстояние.
Тысячи ворон сплошным ковром покрывали равнину; они вились над канавами и ямами, сидели на возвышенностях. Под черно-белым покровом крыльев находился другой «ковер», состоявший из красных форменных мундиров. То тут, то там торчали разлагающиеся на жаре лошадиные туши. Иногда в черно-бело-красном месиве поблескивал металл.
Капитан встал на стременах и развязал ремешки, удерживавшие шлем. Он медленно снял его, потом снова сел в седло.