Николай рассмеялся. Видимо, ему понравилось сравнение. Он глубоко затянулся дымом и стряхнул пепел в блюдечко.
— Между прочим, тот бородатый кактус ребуция, что второй на стенде, дал удивительный цветок. Я принесу. Посмотрите — сразу выздоровеете. Вообще же я не знаю, зачем вы вмешивались, кто вас заставил; возраст есть возраст.
— Ты всё же принеси эту самую... ребуцию... Какого она цвета? — спросил я, преодолевая головокружение.
— О, это чудо природы! Представьте, ярко-красное растение со стальным отливом, а внутри пылают жёлтые тычинки... Глядишь и не веришь, что природа способна такое сотворить. Что-то таинственное есть в этих красавцах, не правда ли? Какая-то могучая и жестокая сила...
Николай преображался, когда говорил о кактусах, хотя утверждал, что разводит их только потому, что они неприхотливы и не требуют особенного ухода. В самом деле, когда Николай с Лидой и сыном уезжали к морю, он, оставив ключи от квартиры, попросил меня полить кактусы всего один раз. Таким образом я и похозяйничал однажды в двухкомнатном царстве растений, откуда выбрался, преследуемый колючками. Неделю затем я очищал себя от мелкой колючей пыли, а Николай, вернувшись из Сочи, посмеивался, сделав меня как бы своим сообщником. По его мнению, я должен был помнить бородатую ребуцию, которая «вторая на стенде». Но я, конечно же, не помнил её, как не помнил, чем отличается мамилярия от эхинопсуса, гавортия от опунции, стапелии и многих других сортов и разновидностей кактуса, заполонивших квартиру. Сосуды с надписью на каждом стояли на балконе в специально сооружённом стеклянном шкафу; зимой всё это зелёное хозяйство перекочёвывало в комнаты. Равнодушие зятя к моему саду я частично объяснял преданностью своим колючим питомцам и нисколько не обижался на него.
— Нет, я не помню твоей ребуции, — сказал я, приподнимаясь на подушках, — но мне кажется, что порядочным человеком надо быть в любом возрасте — и в двадцать, и в сорок, и в шестьдесят. С возрастом люди не должны становиться хуже. Я кинулся на выручку человеку, не заглядывая в собственный паспорт, поторопился потому, что человек звал на помощь. Сколько лет твоей ребуции?
Ребуции было девять лет. Немалый возраст для такого растения. Николай задумался. Может быть, ему почудился скрытый смысл в моём вопросе насчёт возраста ребуции, а может быть, он думал о чём-то другом.
— Ей девять лет, — повторил он, — но у меня есть экземпляры и постарше. Однако я отдал бы всю мою коллекцию, чтобы только поймать одного из тех головорезов и посмотреть ему в глаза... Я верю, уголовный розыск справится с задачей. Он умеет искать и находить.
— Принёс бы ты мне электрическую бритву. Я не могу, как прежде, царапать себя безопаской, болит кожа. Вот прихорошусь и тогда не буду напоминать кактус.
Николай обещал.
— Я уверен, что ты тоже никогда бы не прошёл мимо, если бы человек звал на помощь, — сказал я. — Твоя теория о современных рыцарях никак не соответствует представлению...
— Довольно вам дискуссию разводить, — вмешалась моя мудрая Клавочка, всё время стоявшая на страже у моего изголовья. — Никто из вас не прошёл бы мимо, потому что весь дом мой населён рыцарями.
— Рыцарь рыцарю рознь, — глубокомысленно заметил Николай. — Есть, например, рыцари наподобие Дон Кихота, которые сражаются с ветряными мельницами. Я не хочу сказать, что вы Дон Кихот, но бросаться очертя голову...
— А я уважаю Дон Кихота, — сказал я, — он был мудрым чудаком, и весь мир в него влюблён. Что скажешь, моя Дульцинея?
Клавдия не очень разбирается в классической литературе. Чаще всего она постигает её посредством кино: так она снова и снова «перечитала» «Анну Каренину», «Войну и мир» и многое другое. Но есть один писатель, которому она отдала сердце. Она перечитывает его рассказы бесконечно и подолгу задумывается над ними: в такие минуты я не решаюсь отвлекать её будничными делами. Это Стефан Цвейг.
— Каждый из нас понемножку донкихот, — неожиданно сказала она.
Эта мысль заинтересовала меня и показалась верной, хотя, признаться, я тоже не очень хорошо разбираюсь в художественной литературе.
Что касается Николая, то он, как мне известно, читает только фантастику и детективы. На остальное, говорит он, не хватает времени. Ибо строители, по его мнению, самый занятый народ в мире. И самый неустроенный.
Он тоже оценил слова тёщи, сказав:
— Если обстоятельства требуют — согласен.
В целом Николай — человек техники. Он деловит, рассудителен, требует от всех «точности информации», превыше всего ценит «логическую последовательность». На производстве, видно, он кое-что значит, так как нередко в газетах упоминается его имя в хорошем аспекте. (Я очень люблю это слово, оно широкое, как проспект, и вместительное.) Он немногословен, сосредоточен и предан сигарете, которую сосёт без передышки. Его люди, среди которых есть и верхолазы, и монтажники, и бетонщики, и плотники, и механики, и крановщики, и бог весть ещё кто, взбираются на верхотуру, собирают металлоконструкции, что-то сваривают и режут автогеном, забивают сваи, укладывают бетон, вяжут арматуру, перевыполняют, а иногда и проваливают планы, вновь опережают генеральный график, рапортуют, берут обязательства, закрывают наряды, на радостях празднуют с начальством и без оного, — а мой зятёк, начальник участка, среди них как свой, и вместе с тем — над ними, и в этом положении, как он говорит, подвешенного между молотом и наковальней или между небом и землёй должность свою исполняет с умением и вкусом.