— Не вмешивайся, — категорически отрезала моя жена, которой я рассказал о вчерашнем. — Не хватало ещё чужих дрязг, мало своих. Дочка сохнет, смотреть страшно. Не заметил?
Я, по правде сказать, ничего не заметил. Дочка моя, цветущая и красивая, — вся в мать, — вовсе не сохнет и, по-моему, нисколько не склонна подозревать в чём-либо мужа. Однако Клавдия твёрдо убеждена в массовой мужской неверности.
На сей раз, то есть в случае с Серёжей, Клава, кажется, была права. Чем, ну в самом деле, мог я помочь зубному технику?
У Вероники завязался роман «на стороне». Как это случилось, Серёжа не мог понять.
— Чего ей не хватает? — говорил он, появившись у меня на следующий после упомянутого визита день. — Ни одного грубого слова от меня никогда не слышала. Жили в мире и согласии. Ладно, она — музыкантша, а я — зубной техник. Так неужели я должен научиться играть на балалайке, чтобы удержать у семейного очага мать моих детей?
Он ещё долго изливал душу, а я думал о Веронике, красивой женщине, которая царственно восседала в мужнином «Москвиче», а затем с таким же царственным видом полола грядки, о Веронике, гордившейся своим мужем и двумя ребятишками, — старшему сыну было уже одиннадцать лет... Кто бы мог подумать?
Она не таилась. Требовала от мужа понимания и терпимости. Своё увлечение, говорил Серёжа, она объясняла потребностью в душевной гармонии. Ни больше, ни меньше! Он ни черта не понимает в музыке, а она живёт и дышит ею. «Мы слишком разные», — говорила Вероника.
Они поженились очень молодыми, и на первых порах несходство их характеров и интересов не так уж было заметно им самим. Вероника отшучивалась, когда он обижался: снова-де, запоздала. «Вот ещё Отелло выискался. Ревнует жену к диезам и бемолям. Смешно. Люди искусства могут и задержаться, и повеселиться. Ревность — чувство несовременное».
— Конечно, Бетховен и Шуберт — это не для меня, — говорил Серёжа, ободрённый моим сочувственным вниманием. — И Вероникина арфа — тоже. Вы когда-нибудь видели этот инструмент, Анатолий Андреевич? До сих пор не пойму, как она управляется с ним. Огромное сооружение, за которым Веронику не видно. А звуки негромкие, нежные. Правда, у меня слуха нет. И не будет, это точно, надеяться не на что. Но ведь семья... Всё было хорошо, пока не приехал тот, из Грузии...
— Милый друг, — сказал я, когда Серёжа уже как бы опустошил горькую торбу своих жалоб, с которой ввалился в мой контейнер. — Оплошал ты малость, это верно. Когда увлёкся Вероникой, надо было, наверно, и музыкой увлечься. Чем же я теперь могу помочь?
— Поговорите с ней.
Я задумался.
Вмешаться в драму двух сердец?
Вспомнились Клавины слова о «чужих дрязгах», в которые не следует лезть. Нет, не дрязги это! Нечто посерьёзнее. В дрязги-то я, может быть, и полез бы. Чтобы прекратить мелкое безобразие. Бывает — надо. Но тут, понял я, деликатный сюжет. Здесь я не судья. Разобраться могут только «заинтересованные стороны». И никто иной.
Я ничего не ответил Сергею, и он ушёл обиженный. Однако событиям угодно было развиваться так, чтобы я не мог остаться вовсе в стороне.
Вероника появилась в моём жилище, когда Серёжа отлучился зачем-то в город.
— Мне всё известно, — сказала она. — Он жаловался. Как будто существует сила, способная что-либо изменить. Я могу рассказать...
— Не надо, — ответил я. — Мне кажется, что я всё знаю.
— Оставайтесь в приятном заблуждении, дорогой сосед. Разве можно об этом всё знать?
Она стояла в полутёмном моём контейнере, как-то озорно, по-девчоночьи уперев кулачки в бока и разведя в стороны локотки. В её глазах прыгали задорные кузнечики смеха.
— Вы правы, Вероника, — печально отозвался я. — Просто я неудачно выразился. Полагаю, мне не следует знать всё.
Вероника засмеялась, тряхнув кудрями.
— Я приведу в порядок вашу клубнику.
— Постараюсь сам прополоть.
— Я готова прополоть весь земной шар. Вам знакомо такое настроение?
Я утвердительно кивнул.
— Мне жаль Сержа, — сказала Вероника, собираясь уходить. — Но он сам виноват. К сожалению, он слишком серьёзно смотрит на жизнь. Которая нам даётся единожды. — Она лукаво улыбнулась, а мне вдруг захотелось выставить её вон из моего убогого жилища. Что-то беспутное сверкнуло в её глазах. А может, мне это только показалось?
Вскоре мы стали свидетелями драмы, потрясшей всех нас. Никто, пожалуй, кроме меня, не догадывался об истинной причине происшедшего. Обыкновенный несчастный случай...
Серёжу привезли в дачный домик, потому что всё это случилось на улице посёлка, неподалёку от наших садов. Рано или поздно, но катастрофа должна была наступить. Телеграфные столбы поджидали Серёжу, охотились за ним, хотя он, как правило, искусно избегал встречи с ними. «Москвич» был настолько измят, что автоинспектор, прибывший на место происшествия, рассказывали, только сокрушённо покачал головой, набрасывая в блокноте схему аварии.